Сергей Воронин - На своей земле Страница 23

Кузьма подошел к ней. Он старался быть серьезным, но улыбка сама рвалась наружу, и он никак не мог скрыть, что ему очень радостно видеть Марию.

— Никандр с Николаем зарабатывают за день по четыре трудодня, остальные — по три, мне думается, надо увеличить норму, — деловито сказала Мария.

— Согласен; значит, опять кубометр в день, — любуясь ее большими серыми глазами, ответил Кузьма.

— Теперь вот что: из трех ящиков стекла один битый. На пятнадцать рам не хватило, — еще строже сказала Мария (ей нет никакого дела до улыбок председателя).

Она ожидала, что Кузьма нахмурится, узнав, что стекла не хватает, — разнарядка на стекло была уже вся использована, но он улыбался. Она встретилась с ним взглядом. У Кузьмы дрогнули ресницы, и улыбка стала такой хорошей, что трудно было не улыбнуться ему в ответ. Мария сдвинула брови. У нее есть Петр, он вернется; это ничего, что вот уже четыре года от него нет писем, он все равно вернется. Она резко повернулась и ушла.

— Хорошо, я постараюсь достать, — запоздало ответил Кузьма, провожая Марию теплым взглядом. «Да что это со мной? — спохватился он. — А все матка — наговорила вчера всякой ерунды, вот и заколобродило в башке. Работать, работать!» — приказал он себе и, твердо ступая, пошел к Субботкину. Надо было подзадорить парня, чтобы не уступал первенства Никандру. А глядя на них, и другие начнут работать лучше.

Костя был не в духе. Когда он пришел на конюшню, комсомольцы подняли его на смех. Васятка Егоров начал храпеть с присвистом, Полинка закрыла глаза, положила голову на ладонь и притворилась спящей. А Николай Субботкин принялся расспрашивать: мягко ли было спать, не мешал ли ветер, не разбудил ли вор? Но это бы ничего. Пришел Никандр и, строго взглянув на Костю, скоропалительно сообщил:

— На очередном комсомольском собрании будет поставлен вопрос о твоем безответственном отношении к комсомольскому поручению, — и, вынув из кармана свернутый в трубку лист бумаги, расправил его и повесил на самом видном месте, у входа в конюшню. Раздался хохот. На листе был изображен спящий Костя, а рядом с ним ухмыляющийся вор с мешком удобрений.

Но и это бы ничего. Окончательно допек Костю Кузьма. Он внимательно посмотрел на «молнию», вынул карандаш и написал под рисунком: «На заре ты его не буди, на заре Костька сладко так спит!» Ну и хохотали ребята!

Костя чуть не разревелся и опрометью бросился из конюшни, сжимая кулаки. «Ладно. Уж теперь я поймаю вора, все равно поймаю, тогда не будете смеяться».

И он сразу представил себе, как он приведет вора прямо к Никандру, и Никандр скажет про Костю: «Молодец парень!». А потом об этом узнает Кузьма Иваныч и объявит ему благодарность, как объявил вчера Ваське Егорову за ночную работу на котлованах. И никто уже не будет над ним смеяться, и эта рыжая не будет смеяться.

На работе весь день Косте не было покоя: то встретится Полинка, то Субботкин, и каждый что-нибудь да скажет такое, что хоть хватай с дороги мерзлую кокотыгу и запускай ею в загорбок обидчику. Только дома над Костей не смеялись, а Марфа даже пожалела сына:

— И что это, уму непостижимо, над мальчонкой устраивают всякие насмешки. Ишь, и разрисовали всем на поруганье.

Косте от таких слов было еще горше.

— Ты, Константин, наплюй на все это дело, — сказал с постели отец. — Ежели взял кто, значит, надобно ему, и все равно пойдет это удобренье на карельскую землю. Так ты и скажи всякому, кто будет тебя касаться.

— И чего ты только говоришь! — закричал Костя с дрожью в голосе. — Удобренье-то нашего звена или чье? Как же мы вырастим урожай, если землю не подкормим?

— И что тебе это звено далось? Какая с него прибыль? Вот разведем свой огород… — мечтательно говорил Клинов. — Тут я с Лапушкиной разговор имел. Вполне согласна она уступить мне половину своего участка, потому как ей не осилить весь огород. Значит, будет у нас семьдесят пять соток, всякую овощь разведем, картофель, можно клин ржи также… Потому как у меня освобождение от работ, значит, я теперь сам себе голова.

Костя мрачно слушал отца: «Ладно, вот только поймать бы вора, тогда уж я тебе скажу: или как следует работай, чтоб мне не было стыдно, или я пойду к Кузьме Иванычу, а уж он заставит тебя работать…»

И весь день Костя соображал, как лучше поймать вора, и представлял, как он приведет его прямо к Никандру, и Никандр скажет: «Вот это Константин!», а потом узнает Кузьма Иваныч и объявит благодарность, как объявил сегодня Васе Егорову за ночные костры. И тогда никто не будет смеяться, и эта рыжая не будет хохотать. Вот тогда можно всерьез поговорить с отцом.

К танкам выехали к вечеру. Кроме Ивана Сидорова, Кузьма взял еще Никандра. Сидоров только вид показал, что ему не нравится затея председателя, а на самом деле он так торопился, что даже не доел картофельника с рыбой и побежал скорее в кузницу. Там он набрал целый ящик слесарного инструмента, кряхтя вытащил его на улицу и уселся в ожидании подводы. Он мало верил в то, что Кузьма и он могут поставить движок, но его интересовало другое: самому покопаться в машине. Всегда с плохо скрываемым чувством зависти смотрел он на шоферов и трактористов, угощал их табаком, вел разговор и с независимым видом заглядывал в нутро машины, не решаясь попросить, чтобы ему объяснили. Он боялся не понять и оказаться смешным, и только слыша, как иногда шофер говорил: «диффер осел», или «баллон ослаб», или «зажиганье выключилось», — приходил в правление и, запомнив непонятные слова, повторял: «А у шофера-то нынче диффер осел». Может быть, все же Иван Сидоров научился бы и управлять и чинить умную машину, если бы не случай. Однажды ему долго рассказывал про трактор только что окончивший курсы водитель; у него было курносое лицо и звонкий, захлебывающийся от радости голос. Ему впервые доверили самостоятельно работать на тракторе, и он рассказывал долго, перескакивая с одного на другое, как воробей по веткам, желая сразу научить Сидорова тому, чему сам учился целый год. У Сидорова, не привыкшего быстро соображать, разболелась голова, все показалось настолько сложным, так все перемешалось, что он накрепко зарекся обучаться шоферскому делу, и когда пришел в кузницу, то долго не мог сообразить, как же надо ковать лошадь, хотя на своем веку он их перековал сотни. Но теперь, когда машина будет в его руках, снова появилось желание покопаться в ней и попробовать изучить. Он нетерпеливо поглядывал по сторонам. Где-то неподалеку гулко треснуло промороженное дерево, словно кто выстрелил. Сидоров похлопывал рукавицами и нетерпеливо поглядывал по сторонам. Наконец у конюшни показались розвальни с председателем и Никандром.

— Тали взял? — оживленно спросил Кузьма.

— Разве талю унесешь, — усмехнулся Сидоров, — надо к ней ехать.

У кузницы погрузили цепные тали, запаслись веревками, бревном и выехали в поле. Короток зимний день. Еще не успеет зайти солнце, а воздух уже синеет, мороз становится крепче. С дороги быстро свернули, поехали целиной, но сани стали завязать, передок нагреб высокую кучу снега. Пришлось всем соскочить, встряхнуть розвальни и дальше идти пешком, утопая по колена в снегу.

Слева начались кустарниковые заросли, а за кустарником сразу показалась заснеженная черная проволока, повисшая на кольях, за ней ров, а дальше на белом поле танки. Все так же лежал на боку подбитый танк с черной свастикой, неподалеку от него застыли еще два таких же, а перед ними, вздыбленный, словно готовый к прыжку, высился танк с оборванной гусеницей.

Мертвой тишиной веяло от орудийных башен, от спутанной проволоки, сверху белой, а снизу черной, от всего поля, погруженного в синий сумрак морозного вечера.

Одинокий вздыбленный танк был наш, советский, остальные — английские «Виккерсы», купленные финнами еще в 1939 году.

Кузьма провел рукой по лицу. Казалось, если глубже вздохнуть, почувствуешь горький запах пропахшего порохом снега.

— Это все трофейные, так сказать, — донесся словно издалека голос Ивана Сидорова.

— Что ж, ты наших танков не знаешь? — тихо ответил ему Никандр.

— А что ж, и не знаю, я на фронте не был, — возразил Сидоров. — Впервые вижу места боев. Но сдается мне, вон наш танк, который против троих встал.

— Правильно, — подтвердил Кузьма. — Вот мы и возьмем мотор из него. Он не подведет… Ну, пошли.

Люк был открыт, Кузьма ступил ногой на гусеницу, забрался на броню и затем спустился в башню. Под ногой разбежались стреляные гильзы, на стенах сверкал колючий иней, сквозь пробоины виднелось розовое небо с дымчатой полосой посредине.

— Ну, что там, мотор в исправности? — донесся голос Сидорова.

— Сразу не скажешь, — осматриваясь, ответил Кузьма, — к тому же он не в башне, а в моторной части.

— Так я про то и говорю, чтоб ты, значит, посмотрел в моторной части, — появляясь у крышки люка, сказал Сидоров.