Владимир Курочкин - Избранное (сборник) Страница 30

«Та птичка сама себе дуба даст – связки лопнут. Наверняка наши подпилили, – прикинул Николай. – А с этой сорокой…» И он взял ее на прицел, эту сороку с белофинскими синими крестами на светлом поле крыльев.

«Та-татата-та… Та-та-тата-та…» Веер трассирующих пуль. Они, как шлейф, тянутся за хвостом у каждой птички. «Та-та-та-тата-та!» «Ну, подожди, проклятая сорока! Немного у тебя после этого останется перьев. Будешь кургузая». «Та-тата…» «Где же ты? Ведь только что была под носом. Только что пыль шла, когда я тебя причесывал свинцовой гребенкой. – Николай оглянулся. – Как, ты уже вцепилась в мой хвост? – Лейтенант съежился. Он ясно видел за спиной потухающий след трассирующих пуль. – А вот и цокающий звук… Что-то ведь зацепила и у меня, проклятая… Подожди!»

«Вот ты опять у меня на ладони!» «Та-татата-та!» «Но этого мало. Ты опять сейчас проделаешь свой фокус. Только не буду я тебя ждать!» Николай вспотел, и на лице его появилась злая гримаса. Нога вправо, ручка вверх, вправо нога, вправо. Газ! «Я тебя встречу там, где ты не ожидаешь. – Николай докончил маневр. – Вот она…» «Та-татата-тата!» «Если уж сейчас не выйдет – больше, значит, никогда не выйдет. А тогда мне крышка». «Та-та-та…» «Вышло. Ой, вышло!» Это так же трудно, как если бы с размаху ниткой в ушко иголки… Но иногда выходит. Вот сейчас это вышло. Девятый! Девятый самолет, сбитый им с начала войны. Николай убрал газ и посмотрел вниз. Он все еще дышал боем. «Кончено. Припечаталась! Свалила две сосны… Теперь домой».

Николай проделал несколько необходимых движений: выровнял машину, потянул на себя ручку и дал полный газ. Но не произошло того, что обычно следовало за этим, – очень быстрого и вместе с тем плавного движения вверх под углом, приличным для такого самолета, как у Николая. Вместо этого машина задрожала мелкой дрожью. Вибрация! Николай моментально убрал газ… не помогло. Болезнь вцепилась и трясла, трясла стройную машину. Все сильнее и сильнее. Ручка билась в ладонях летчика. «Так! Сорока сделала все-таки свое дело. Умирая, клюнула и его…» Машина завалилась набок. Николай, оставив все, выбросился вон. И тотчас открыл парашют.

Машина упала в лес, взрыва не было. Но через некоторое время внизу безмолвно вспыхнуло пламя.

– Девять – один! Все ясно.

Только бы вернуться на базу, только бы добраться до своих…

Не зевай, не зевай, Николай Воронцин! Примечай, что делается внизу. Это тебе пригодится. Вот сосна-гигант. Ее можно отовсюду увидеть, если влезть на любую ель. А от сосны, как ты видишь, идет путь к хутору. А от хутора… У тебя же должна быть карта, проверь, цела ли планшетка…

Земля! Летчик отстегнул парашют и пошел, погружаясь по колено в снег, цепляясь носками унт за корневища и бурелом. Часто падал, и вот за широкие отвороты его теплых перчаток проникли сырость и холод. Но он был упрям. Прядь черных мокрых волос выбилась у него из-под шлема и, немедленно, замерзнув, стала царапать лоб. Ничего! Он только чертыхался и шел, выдирая ноги из слишком глубоких следов. Он оглядывался, выдерживая направление. Над вершинами деревьев за его спиной мигало пламя горевшего самолета. Сквозь чашу продирался ветер и приносил лейтенанту запах гари. Вдыхай, мол, и размышляй. Что лучше, сгореть на костре или замерзнуть в снегу?

Ему повезло. В сумерках он подошел к хутору. Вынул пистолет и пополз к домику. Там он поднялся и посмотрел в окна. Потом, крадучись, обошел дом и остановился у входа.

Было очень тихо. На снегу виднелись следы поспешного бегства обитателей хутора. Лучше всего об этом свидетельствовал большой ящик комода, выволоченный на улицу и брошенный. Вокруг него были раскиданы вещи, одежда, утварь.

Николай прислушался. Ни звука. И тогда он поставил ногу на порог и распахнул дверь.

Короткий северный день слабо, но освещал еще хутор. Освещал изгородь, сарай, дом. Совсем плохо он освещал комнаты. Их было три. Одна из них, очень маленькая, – у входа. Николай мельком заглянул в нее. Что там может быть? Это из нее торчал, застряв в дверях, комод с пустым глазом для ящика. Николай обежал остальные. Никого не было. Все было разбросано. Пусто.

Николай остановился посредине комнаты и машинально стал растирать себе щеки, нос, лоб. Ему нужно сообразить. Нужно поразмыслить. Нужно обдумать…

Хотелось есть…

Шкафчик, на который он сразу же обратил внимание, был вделан в стену и выкрашен белой масляной краской. Николай распахнул дверцы и взял первое, что попалось под руку. Глубокий четырехугольный пакет из толстого картона. И в нем мелкий, мелкий, ровный, очевидно машиной наколотый, сахар. Очень много сахару… слишком сладко. Николай прижал к себе пакет и, сидя на корточках, силился разглядеть, что же есть еще в шкафу съестного.

Тишина, даже если шуршит в руках пакет, есть все-таки тишина. Это тишина леса, тишина брошенных людьми сарая, колодца, поленницы, тишина покинутого дома. Но если появляется звук, непонятный и совсем не похожий на шуршание пакета, то это уже перестает быть тишиной. Николай склонил голову, как встревоженный петух…

В доме жил звук.

– Это кошка… Определенно кошка! – сказал громко Николай. – Конечно, кошка. Кис-кис-кис!..

Он подождал и опять позвал:

– Кис-кис. Ну иди же, киска!

И так как ему вдруг очень захотелось, чтобы у его ног появилось это теплое живое существо, то он повторил через минуту:

– Кошка!.. Как же тут у них называют кошек? Кошка! Кошка!

В ответ Николай совершенно отчетливо услышал тихий и какой-то кашляющий голос:

– Брось ты! Здесь нет… гых-гых… кошки. Брось… гых-гых… какая тут тебе кошка!

Чувство стыда одинаково появляется и у труса, и у храбреца. И это роднит их. Но только в первые минуты испуга. А потом каждый из них поступает по-своему. Николай чувствовал, как он краснеет. Но что же он мог поделать? Кости его рук и ног как бы разъединились в суставах, все тело опало, жилка отошла от жилки. Пакет с сахаром вывалился у него из рук. А потом Николай вскочил на ноги. Он метнулся по комнате в одну сторону, в другую… Он забыл, куда положил пистолет.

Пистолет лежал у него в кармане. Николай выхватил его и, вытянув перед собой, крикнул всему дому:

– Кто здесь? Руки вверх! Пошевельнешься – пристрелю на месте.

– Брось, – сказал голос. – Шумишь, как у себя… гых-гых… дома. Сейчас в лесу за версту слышно. Мороз.

Звуки рождались в самой маленькой комнате. Николай в два прыжка был там. Он налег на комод, вытягивая перед собой оружие:

– Не морочьте голову. Отвечайте. Кто вы? Буду стрелять!

– Охота шуметь. В лесу полно… гых-гых… их разведчиков, тебе башки не жалко, – отвечали Николаю.

– Но кто вы? Почему молчали до этого? Видели вы меня?

– Ну, видел. В щель. Так ползти, как ты… Будь я белофинн, раскроил бы тебе череп метров… гых-гых… за пятьдесят.

– Ну-ну, потише!

– А разве так… гых-гых… ползают?

Николай оттолкнул комод. В углу около окна он заметил белый длинный узел. Не убирая пистолета, обошел комод и нагнулся над узлом.

Таинственные звуки нашли свою разгадку. На скамейке, головой в угол, лежал человек в белом маскировочном халате. Он дышал отрывисто и тяжело. Николай не разглядел его лица. Оно было утоплено за краями серого вязаного подшлемника. И только из глубины блестели глаза.

Тут же на лавке лежал и стальной шлем. «Наш», – определил сразу Николай, и на душе у него посветлело.

– Какой части? Как сюда попал?

– Разведчик… гых-гых…

– Я тоже разведчик. Только летчик… Подшибли сегодня меня малость, язви их в бок!

– Хоть и летчик… гых-гых… ползать умей.

– Да ну, заладил! Что тут делаешь?

– Умираю.

– Как умираешь? Шутишь!..

Николай мигом осекся. Человеку с таким дыханием было не до шуток. Николай оценил теперь беспомощность его вытянутой фигуры.

– Ранен? Куда? – заботливо нагнулся он.

– Ноги… С деревьев ловки стучать. Как дятлы, сидят и бьют.

– Вот сволочи!

– Двоих я снял, а потом… гых-гых… меня зацепили. Еле ушел, а сейчас сил нет.

– Что же ты меня сразу не позвал? Перевязать ведь нужно… Сейчас я тебе… – Николай протянул руки к его ногам.

– А кто тебя знает, может враг… Не трожь, не береди. Я и сам уже все, что нужно, сделал.

– Что ж ты тогда в окно не стрелял? Если я враг… – сказал Николай, чувствуя что-то неладное.

– Гых-гых…

– Что же ты молчишь?

– Оставь ты меня. Не хочу. Нарочно не звал.

– Спастись не хочешь?

– Дурак ты! Снег по пуп. На тебе верхом, что ли, поеду? Или на самолете твоем?

– Что ты сердишься? И по воздуху тебя при случае мог бы. А сейчас и так доставлю.

– Да что ты навязался… гых-гых… мне на голову? Мое дело решенное. Оставь ты меня. Себя зря погубишь. Дурень.

– Ругайся, ругайся! Я и не с такими дело имел. Сейчас поедим чего-нибудь и в дорогу.