Тони Магуайр - Только не говори маме. История одного предательства

Тони Магуайр

Только не говори маме. История одного предательства

КЭРОЛАЙН

…которая открыла передо мною дверь и вдохновила сделать первый шаг

Особая благодарность Элисон, Джерри и Гари, которые так обогатили мою жизнь.

Большое спасибо моему агенту, Барбаре Леви, за терпение и лучшую в мире китайскую кухню.

Спасибо и тебе, Мейвис Чик, за веселые и остроумные книги, которые скрасили мои ночи, проведенные у постели больной матери.

Глава 1

Дом на тихой окраине Белфаста ничем особенным не выделялся. Внушительное здание из красного кирпича стояло чуть в стороне от дороги в окружении живописных садов. Обычный дом для большой семьи. Номер на воротах подтвердил, что я прибыла по нужному адресу, который я на всякий случай еще раз сверила, заглянув в листок бумаги, зажатый в руке.

Не в силах больше оттягивать решающий момент, я подняла свой чемодан, выгруженный таксистом на тротуар, прошла по дорожке к дому и толкнула дверь.

– Я – Тони Магуайр, – объявила я неформально одетой женщине за стойкой администратора. – Дочь Рут Магуайр.

Она с любопытством взглянула на меня:

– Да. Сегодня утром ваша мать сказала, что вы приезжаете. А мы и не знали, что у нее есть дочь.

«Сомневаюсь, что вы не знали», – подумала я.

– Пойдемте, я проведу вас к ней. Она вас ждет.

Бодрым шагом она двинулась по коридору к уютной четырехместной палате, где лежала моя мать. Я проследовала за ней, стараясь не выказывать волнения.

Четыре пожилые дамы полулежали в креслах, выставленных перед их прикроватными шкафчиками. Три шкафчика были украшены фотографиями любимых и близких, в то время как четвертый, принадлежащий моей матери, был голый. Уже знакомая боль кольнула меня. Даже ни одной моей детской фотографии.

Она сидела в кресле, с одеялом на коленях, приподняв ноги на подножку. Это была уже не та крепкая женщина, которая еще год назад, во время моего прошлого приезда в Ирландию, выглядела лет на десять моложе своего возраста. Теперь на меня смотрела ссохшаяся немощная старушка, явно безнадежно больная.

Темно-зеленые глаза, которые так часто полыхали гневом, наполнились слезами, когда она протянула ко мне руки. Уронив свои вещи на пол, я кинулась в ее объятия. Впервые за многие годы мы с матерью обнимали друг друга, и моя любовь, дремавшая все это время, пробудилась и вспыхнула с новой силой.

– Ты приехала, Тони, – пробормотала она.

– Я бы и раньше приехала, если бы ты попросила, – тихо ответила я, с ужасом ощупывая ее костлявые плечи.

В палату вошла медсестра и плотнее укутала ноги матери одеялом. Обернувшись ко мне, она вежливо поинтересовалась, как я добралась из Лондона.

– Неплохо, – сказала я. – Всего три часа от двери до двери.

Я с благодарностью приняла чашку чая, которую протянула мне медсестра, и уставилась в нее, пытаясь собраться с силами, чтобы не выдать шока, в который меня повергло состояние матери. Я знала, что однажды ее уже госпитализировали в хоспис для мониторинга болевого синдрома, как знала и то, что на этот раз она отсюда не выйдет.

Осведомленный о моем приезде, лечащий врач зашел в палату. Это был жизнерадостный молодой человек приятной наружности, с широкой улыбкой.

– Рут, – спросил он, – ты счастлива теперь, когда к тебе приехала дочь?

– Очень счастлива, – ответила мать со свойственной ей интонацией леди, безучастной, как если бы она комментировала погоду.

Когда врач повернулся ко мне, я увидела в его глазах то же выражение любопытства, что промелькнуло во взгляде администратора.

– Могу я называть вас Тони? – спросил он. – Так называет вас ваша мать.

– Конечно.

– Я бы хотел сказать вам два слова, когда вы закончите с чаем. Зайдите ко мне в кабинет. Медсестра покажет, куда пройти.

Ободряюще улыбнувшись матери, он вышел из палаты.

Намеренно оттягивая визит к врачу, который не обещал ничего хорошего, я медленно пила чай.

Войдя в кабинет, я с удивлением обнаружила там еще одного мужчину, сидящего рядом с врачом, неформально одетого, лишь белый пасторский воротничок выдавал род его занятий. Я присела на единственный свободный стул, посмотрела на врача как можно более бесстрастно и приготовилась выслушать его. Как только он начал мягко излагать ситуацию, мое сердце сжалось. Я поняла, что от меня ждут ответов, которые мне как раз не хотелось давать, ведь для этого пришлось бы впустить их в свои воспоминания, где до сих пор витал призрак моего детства.

– У нас есть проблемы с лечением вашей матери, и мы надеялись, что вы прольете свет на некоторые обстоятельства, которые могут спровоцировать ухудшение ее состояния. Дело в том, что обезболивающий курс не приносит ощутимых результатов. И, откровенно говоря, она уже принимает максимальную дозу, превысить которую мы не имеем права. – Врач сделал паузу, ожидая моей реакции, и, не дождавшись, продолжил: – В дневное время она ведет себя адекватно по отношению к персоналу, позволяет вывезти себя в кафетерий, выказывает интерес к собственной внешности, демонстрирует хороший аппетит. Но вот по ночам возникают проблемы.

Он снова замолчал, а я по-прежнему сохраняла нейтральное выражение лица, все еще не готовая сбросить эту маску. Вскоре он продолжил, но уже с меньшей долей уверенности:

– У вашей матери очень тревожный сон. Она просыпается утомленной и измученной, с приступами сильной боли, чего быть не должно. Такое впечатление, что ее организм противостоит лечению.

О, эти ночные кошмары, подумала я. Как мне знакомо это состояние, когда ты не можешь управлять своими мыслями, и самые темные воспоминания рвутся наружу, заставляя просыпаться с ощущением отчаяния, злости, страха и даже вины. Меня спасало лишь то, что я могла встать с постели, приготовить себе чашку чая, почитать или послушать музыку. Но мать, в своем нынешнем состоянии, была совершенно беспомощна перед лицом этих мрачных призраков.

– Она уже дважды просила медсестру позвать священника. Но, – врач повернулся к сидевшему рядом мужчине, – мой друг говорит, что к тому времени, как он приезжал, она уже меняла свое решение и не хотела с ним разговаривать.

Священник кивнул головой в подтверждение его слов, и я почувствовала, как две пары глаз пытаются отыскать в моем лице какие-то ответы; на этот раз молчание прервал священник, который перегнулся через стол и задал следующий вопрос:

– Тони, вам есть что сказать нам, что могло бы помочь вашей матери?

В его лице я увидела неподдельное участие и, тщательно подбирая слова, начала говорить:

– Думаю, я понимаю, в чем причина беспокойного сна моей матери. Она верует в Бога. Она знает, что осталось совсем мало времени до встречи с Ним, и очень боится смерти. Я хочу ей помочь, но вряд ли у меня что-то получится. Надеюсь, ради ее же блага, что она найдет в себе силы поговорить с вами.

Врач выглядел озадаченным:

– Вы хотите сказать, что вашу мать мучает совесть?

Я подумала о том, как много в ее прошлом грехов, в которых стоило бы раскаяться. Не они ли теперь преследуют ее? Я изо всех сил старалась, чтобы мои мысли не отразились на лице, но почувствовала, что легкий вздох все-таки сорвался с губ вместе с ответом:

– Должно быть, так. Скорее всего, что так. Но я не уверена в том, что она когда-нибудь признается в своих ошибках. Во всяком случае, раньше за ней такого не замечалось.

Врач встревожился:

– Что ж, это определенно влияет на болевой синдром. Когда сознание пациента находится в таком взволнованном состоянии, как у вашей матери, лекарство не может полностью проявить свой эффект.

– В таком случае вам просто придется более тщательно следить за ее состоянием, – ответила я, возможно, чуть более резко, чем следовало бы, но это лишь от собственной беспомощности.

С этим я и вернулась в палату к матери. Стоило мне переступить порог, как ее взгляд уже не отпускал меня.

– Что хотел доктор? – спросила она.

Зная о том, что ей самой все известно, я в упор посмотрела на нее.

– Мне сказали, что ты дважды вызывала среди ночи священника и находилась в сильном стрессе… – И тут я снова спасовала, как всегда: – Но теперь все волнения позади, не так ли?

Детская привычка беспрекословно подчиняться ее железному правилу «разговор окончен» прочно сидела во мне.

Остаток того первого утра она провела в слезах. Я знала, что это обычное дело у безнадежно больных, но сердце все равно разрывалось на части. Я нежно вытирала ей слезы, вспоминая те дни, когда она делала то же самое мне, маленькой девочке. Давно уже она не была такой нежной: ей все время хотелось держать мою руку, говорить со мной, вспоминать счастливые времена. Я смотрела на нее, старушку, чьи дни были сочтены и не сулили спокойного ухода из жизни, и понимала, как сильно она нуждается во мне.