Тони Магуайр - Только не говори маме. История одного предательства Страница 2

– Ты надолго останешься? – спросила она.

– Я буду рядом, пока нужна тебе, – ответила я как можно более беспечно, стараясь скрыть то, что хотела сказать.

Моя мать, всегда умевшая читать мои мысли, улыбнулась. Меня вдруг пронзила боль воспоминаний о том времени, когда она была молодой и мы были так близки. В душе шевельнулось забытое чувство любви.

– Я не знаю, сколько это продлится, – устало улыбнулась она. – Но не думаю, что очень долго. – Она сделала паузу, посмотрела на меня и спросила: – Ты приехала только потому, что я умираю?

Я сжала ее руку, нежно потерла большим пальцем:

– Я приехала, потому что ты попросила об этом. Я бы приехала и раньше, по первому твоему зову. И конечно, я приехала, чтобы помочь тебе умереть в мире, потому что только я могу это сделать.

Я надеялась, что у нее хватит мужества поговорить честно, и в тот момент я поверила в это. Притянув меня к себе, она сказала: – Знаешь, Тони, дни, когда ты была совсем маленькой, были самыми счастливыми в моей жизни. Я помню их так, будто это было вчера. Когда ты родилась, я, двадцатидевятилетняя, сидела на больничной койке и так гордилась тем, что смогла произвести тебя на свет. Ты была таким маленьким ангелочком. Меня переполняла любовь к тебе. Я хотела все время держать тебя на руках. Ухаживать за тобой, защищать. Я хотела хорошей жизни для тебя. Любовь и нежность – вот что я тогда испытывала.

Комок застрял у меня в горле, стоило мне вспомнить те давние годы, когда я купалась в ее любви. Тогда она нянчилась со мной, играла, читала сказки, укладывала спать; ее запах я вдыхала всякий раз, когда она склонялась надо мной, чтобы поцеловать на ночь.

Детский голос зазвучал в моей памяти, пока его не прервал предательский шепот:

«Куда исчезла эта любовь, Тони? Сегодня твой день рождения. Она говорит, что помнит, когда ты родилась. Говорит о том, как любила тебя тогда. Так почему же спустя четырнадцать лет она едва не отправила тебя на тот свет? Неужели она этого не помнит? И думает, что не помнишь и ты? Неужели она действительно вычеркнула это из своей памяти? А ты?»

Я закрылась от этого внутреннего голоса, велела ему замолчать. Я хотела, чтобы воспоминания оставались под замком, как все эти тридцать лет, чтобы они никогда не будоражили мою душу. Так было все эти годы, разве что в кошмарных снах ледяные щупальца прошлого все-таки прорывались наружу и щекотали подсознание, воспроизводя смутные картинки далекого детства, пока я не просыпалась, чтобы загнать их обратно.

В тот же день я вывезла ее на прогулку в инвалидной коляске. Она всегда любила ухаживать за садом; иногда мне казалось, что материнские инстинкты, которые она давно перестала испытывать по отношению ко мне, перекинулись на цветы.

Она просила меня останавливаться у разных растений и кустарников, вспоминала их названия. В какой-то момент она печально пробормотала, обращаясь, скорее, к себе, чем ко мне:

– Больше я уже никогда не увижу свой сад.

Я вспомнила, как навещала мать в самом начале ее болезни. Я поехала в Северную Ирландию с подругой. Воспользовавшись тем, что отца не было дома – он ушел на целый день играть в гольф, – я заехала к матери. Она с гордостью показывала мне фотографии сада, каким он был до того, как она начала его облагораживать, – заросший бурьяном, без единого, пусть даже дикого, цветка.

Она водила меня по саду и что-то показывала, а я невольно улыбалась. Дело в том, что на День матери и ко дню рождения я всегда присылала ей корзины с саженцами. И вот она демонстрировала мне, какие удачные композиции ей удалось создать, рассадив их в свою эклектичную коллекцию контейнеров из труб, старых кухонных раковин, глиняных горшков и шлангов, расцветив буйством красок патио, которое она сама спроектировала.

В тот день она тоже перечисляла мне названия цветов и кустарников.

– Это моя любимица, будлея, – говорила она. – Но мне больше нравится ее прозвище бабочкин куст.

И, словно оправдывая это более популярное название, целое облако бабочек опустилось на темно-пурпурный куст, и их крылышки заискрились в послеполуденном солнце. С соседней клумбы доносился головокружительный аромат роз с лепестками самых разных оттенков – от сливочного до ярко-розового и карминного. Рядом росли ее любимые лилии. А чуть дальше – дикие цветы вперемешку с культурными.

– Если цветок симпатичный, то он уже не сорняк, – смеялась она.

По саду тянулись выложенные гравием дорожки, проволочные арки были увиты жасмином и жимолостью, которые добавляли воздуху свои ароматы. В траве, у подножия одной из арок, притаилась компания гномиков.

– Мои маленькие чудачества, – назвала их она.

В тот день она выглядела такой счастливой и умиротворенной, что этот образ мне захотелось сохранить в фотоальбоме моей памяти, при желании доставать его оттуда и наслаждаться.

На следующий день я поехала в садоводческий центр, купила для нее беседку и организовала доставку.

– Чтобы ты при любой погоде могла любоваться своим садом, – сказала я, зная, что любоваться садом ей осталось не больше одного лета.

Матери удалось создать настоящий английский сад в Северной Ирландии, стране, которую она никогда не воспринимала как свою родину, где чувствовала себя чужой.

Я снова извлекла из памяти тот образ и прониклась такой жалостью к ней, моей одинокой бедной матери, которая соткала свою жизнь из фантазий, ставших для нее реальностью. Я была счастлива оттого, что нахожусь рядом с ней в этом хосписе, несмотря на всю ее немощность. Ведь я могла наконец побыть наедине с ней какое-то время – время, ускользающее с каждой минутой.

В тот вечер я помогла ей лечь в постель, расчесала ее волосы и поцеловала в лоб.

– Я посплю в кресле рядом с твоей постелью, – сказала я. – Я буду рядом.

После того как медсестра выдала снотворное, я взяла мать за руку, теперь такую маленькую и слабую. Кожа, исчерченная голубыми венами, казалась почти прозрачной. Кто-то сделал ей маникюр, придав ногтям овальную форму, отполировав их и покрыв нежно-розовым лаком. Это были совсем не те ногти с въевшейся землей, которые запомнились мне со времени нашей последней встречи.

Когда мать заснула, я взяла книгу Мейвис Чик и вышла с ней в холл. Мне было очень горько от сознания того, что мать, которую я когда-то так любила, умирает; пусть она принесла мне много горя, но я жалела ее, так никогда и не испытавшую счастья. Мне безумно не хватало ее любви, которую довелось почувствовать разве что в раннем детстве.

В ту ночь книга так и осталась нераскрытой – меня поглотили воспоминания, которым я дала волю. Мои мысли вернулись к тем далеким дням, проведенным с ней, когда я чувствовала себя любимой, защищенной и обласканной. Эти дни всегда были солнечными в моей памяти, а потом пришла темнота.

Малышка Антуанетта явилась мне в полуночной темноте, когда сон еще не овладел сознанием. В серых призрачных одеждах, она склонила ко мне свое личико цвета слоновой кости.

– Тони, – прошептала она, – почему ты так и не позволила мне стать взрослой?

– Оставь меня в покое, – беззвучно прокричала я, призывая на помощь все свои душевные силы, чтобы оттолкнуть ее.

Мои глаза открылись, и теперь лишь пыльные мушки плясали в воздухе, но стоило мне прикоснуться руками к своему лицу, как они тут же стали влажными от детских слез на взрослых щеках.

– Тони, – прошептала она, – позволь мне рассказать тебе, что же произошло на самом деле. Время пришло.

Я знала, что Антуанетта уже проснулась и теперь мне не удастся загнать ее в то дремотное состояние, в котором она пребывала все эти годы. Закрывая глаза, я впустила к себе ее шепот, чтобы он наконец рассказал нашу историю.

Глава 2

Мои первые воспоминания связаны с тем периодом, когда мы с матерью жили в домике с садом в Кенте, где моя миниатюрная бабушка была частой и желанной гостьей. Едва заслышав ее голос, звавший: «Антуанетта, где ты?», как будто она искала меня, я бросала все свои дела и мчалась к ней навстречу, чтобы оказаться в ее теплых объятиях.

У нее был особенный запах – смесь пудры и ландышей, – и в будущем он неизменно вызывал в моей памяти воспоминания о ней. Вместе с этим ароматом я вдыхала любовь, которая связывала нас с бабушкой.

В солнечные дни она предлагала прогуляться по главной улице Тентердон, и мы обязательно заходили в уютную чайную с дубовыми балками под потолком. Перед прогулкой меня переодевали в чистое платье, мыли мне лицо и руки, расчесывали волосы, чтобы я выглядела достойно.

Бабушка надевала туфли на высоких каблуках, брала сумочку в тон, мама красила губы яркой помадой, припудривала нос, и мы втроем выходили в город.

Официантка в черно-белой униформе провожала нас к столику, и бабушка заказывала послеполуденный чай. Блинчики с джемом и кремом, за которыми следовало розово-желтое мороженое, я запивала соком, а взрослые пили чай.