Анжел Вагенштайн - Двадцатый век. Изгнанники: Пятикнижие Исааково; Вдали от Толедо (Жизнь Аврама Гуляки); Прощай, Шанхай! Страница 15

Ну, вот, я все же поперся в Бердичев через Одессу, но скажи мне, брат мой, можно ли изменить предопределенное Богом, то, что у тебя в крови? Можно ли заставить тигра пастись или рыбу — свить гнездо на соседнем тополе? Это так же невозможно, как заставить еврея не сворачивать с проторенного пути повествования — порой, чтоб сорвать желтый цветок, подчас — просто, чтоб остановиться, оглядеться по сторонам, вдохнуть полной грудью свежий воздух и поделиться с тобой радостью: как же прекрасен мир Божий! — и по этому поводу рассказать тебе какую-нибудь хохму или анекдот! Или сойти с главного пути, чтоб подойти поближе к стаду коров и дать ценные советы пастуху, не важно, что этот еврей-советчик в жизни не доил коров. Просто он безумно любит давать советы, это тоже у него в крови. По этому поводу существует толкование древних талмудистов Вавилонского синедриона относительно загадки, почему Царь Вселенной только в конце, на шестой день, сотворил мужчину и женщину. Ответ мудрецов предельно ясен: потому что Адам и Ева как истинные евреи замучили бы Творца своими советами, сотвори Он их в День первый. Рассказывают даже (не знаю, правда ли это), что в ходе Синайской военной операции перед каждым израильским солдатом в окопах поставили табличку с надписью: «Во время атаки солдатам строго запрещается давать советы главнокомандующему!»

Да, ведь речь шла о новом столе, заказанном столяру Гольдштейну. Так вот, в один из субботних вечеров вся наша семья собралась за этим столом при зажженных свечах. Отец еще не прочел праздничную «браху», т. е. благословение, когда в дом вошел мой шурин, брат Сары ребе бен Давид, да не один, а — отгадай, с кем? — с Эстер Кац, той самой адвокатшей из Варшавы, которая когда-то давно приносила в нашу казарму взрывоопасные листовки, из-за которых меня выставили голого и жалкого перед всей нашей боевой частью. Весь вечер она была сдержанна и молчалива, хоть, как я уже упоминал, говорила на всех языках, будто сама их придумала, и с идишем у нее проблем не было, но она лишь коротко вежливо отвечала на вопросы, постоянно бросая робкие взгляды на раввина. В ней чувствовалось какое-то напряжение, мне показалось, что эта хрупкая бойкая женщина на самом деле — человек стеснительный, всецело преданный не совсем понятному мне делу. Когда мы перешли к семечкам и исчерпали тему кометы, дядя Хаймле, знавший обо всем понемногу, к моему изумлению, обратился к ней со словами: «Товарищ Кац!», хоть, по моему глубокому убеждению, сам он никогда не имел дела ни с чем подобным, скорее, просто демонстрировал свою осведомленность — так вот, он задал ей расхожие вопросы о ситуации в советской России. Она неохотно и коротко ответила, сказав лишь, что там сейчас вершатся великие дела, и что газеты панской Польши лгут. Затем бросила мимолетный взгляд на ребе бен Давида и замолчала.

Тогда бен Давид осторожно поинтересовался:

— Это ничего, если Эстер сегодня переночует у вас? Вы ведь понимаете, у меня, при синагоге, это не совсем удобно. Тем более что я — старый холостяк… — он сухо и чуть натянуто рассмеялся, отец с матерью обменялись короткими тревожными взглядами, но отец тут же оживленно ответил:

— Ну, конечно, комната Изи, — он имел в виду меня, — сейчас свободна. Конечно же!

— Не то, чтобы это была тайна… — небрежно заметил раввин, — но лучше не говорить никому, что она здесь ночевала. Вы меня понимаете?

Отец и дядя Хаймле кивнули, как заговорщики, хоть вряд ли поняли, о чем именно шла речь.

Когда назавтра рано утром я пришел в ателье на работу, отец сказал, что гостья уехала на рассвете — Шмуэль бен Давид зашел за ней еще затемно.

Гораздо позже, когда я съел уже достаточно селедочных голов, ну, ты, читатель, меня понимаешь, меня осенило, что в ту ночь она или нелегально возвращалась из России, или собиралась нелегально перейти русскую границу. Но эта мысль, повторяю, пришла мне в голову гораздо позже, когда большевики расстреляли Эстер Кац.

И еще один старый знакомый заглянул к нам в Колодяч — Лева Вайсман, помнишь, тот самый, у которого австро-венгерская армия всегда победоносно и неудержимо продвигалась вперед. Он тихо шепотом сообщал людям, что созывает собрание только для евреев в кафе Давида Лейбовича с очень важной повесткой дня. Думаю, ты не удивишься, узнав, что пришло всего семь человек, включая меня и раввина бен Давида. Остальные или почуяли, что речь пойдет о политике, или именно в тот момент у них разболелся проклятый зуб, или корова телилась не ко времени, или протекла крыша, а как раз шел дождь, или просто не на кого было оставить молочную лавку с сыром и сметаной. Не думаю, что те, кто не пришел, много потеряли, потому что Лева Вайсман сообщил то, что все и так уже знали, а именно, что тучи над Европой сгущаются, что в Германии множатся издевательства над нашими еврейскими братьями и что Гитлер, тот самый Шикльгрубер, сначала в Линце, а потом в Вене, провозгласил присоединение нашего бывшего отечества Австрии к «тысячелетнему Рейху», и все в этом роде. Он заговорил о необходимости объединения еврейской социал-демократии, а раввин нервно возразил против подобных, как он их назвал, «сионистских уклонов», заявив, что не следует отделять еврейский пролетариат от их братьев по судьбе, и так далее. Не знаю, кто из них был прав — может, оба, а может и никто. Как в той самой истории с раввином, к которому пришли Мендель и Беркович, чтоб он их рассудил. Раввин выслушал Менделя и сказал: «Да, ты прав!» Затем выслушал Берковича и сказал: «И ты прав!», а когда из кухни вмешалась его жена: «Не может быть прав и один, и другой!», раввин ответил ей: «И ты тоже права!» Во всяком случае, спора, грозившего углублением разъединения в наших стройных рядах из семи человек, не возникло, потому что в кафе вошел мэр, пан Войтек. Он вежливо поздоровался со всеми, сел за столик и заказал чай с тремя ложечками сахара. А затем произнес:

— Давненько вы нам не крутили кино, пан Вайсман. То есть полезная забава, достойная поощрения, а вот для проведения политических собраний требуется разрешение мэрии. Я ничего не имею против ваших еврейских организаций, но законы нужно уважать и соблюдать.

Наши власти явно не слишком волновались по поводу подобных объединительных или разъединительных социал-демократических инициатив. Их волновали другие проблемы, но не мое это дело — вмешиваться в политику. Мы все по одному выскользнули за дверь, остался лишь ребе бен Давид, который тоже заказал себе чай с тремя ложечками сахара.

По вышеозначенной причине социал-демократический союз евреев Колодяча под Дрогобычем так и не состоялся, что никак не отразилось на развитии международных событий.

События развивались все стремительнее, слухи становились все тревожнее и противоречивее. Мы все уже накрепко затвердили, где находится Теруэль и что произошло между советскими и японскими военными частями под Халхин-Голом, в чем состоит проблема Эльзаса и Лотарингии, а также поняли, что линия Маннергейма — отнюдь не черта на карте. Именно в этот период в Колодяче появилась немецкая семья, Фриц и Эльза Шнайдер. Их фамилия звучала совсем по-еврейски, но они были не из наших, а наоборот — «чистокровные арийцы», люди немногословные, тем более, что они не могли и имя свое назвать ни на одном из славянских языков, правда, с нами им кое-как удавалось понять друг друга — как я уже упоминал, наш идиш по сути был благородной смесью многих языков с преобладанием ошметков немецкого. Шнайдеры не имели ничего общего с портняжьим ремеслом, просто у них была такая фамилия; они открыли небольшую мастерскую по ремонту велосипедов, моторчиков и подобных вещей. Немного позднее, когда наши добрососедские отношения упрочились, и наш раввин нанес им визит вежливости, в приятельской беседе они на чистом немецком разъяснили ему, что сбежали в наши края по причине непреодолимой антипатии к фюреру, с которым у них были разногласия по существенным вопросам бытия.

Наш раввин был от них в восторге, утверждая, что коричневые продержатся месяц-другой, не более, потому что они — банда дикарей, столкнувшаяся с всеобщим сопротивлением немецкого народа, давшего миру и то, и это, а также таких-то и таких-то… Думаю, не требуется объяснять, насколько далек был мой шурин от реальности. Я допускаю, мой читатель, что ты усвоил историю человечества не только как воспоминания о великих мужах, но и как свидетельство о народах, давших кое-что миру, но эти народы в один прекрасный момент могут окатить всех таким ушатом холодной воды, что тебе останется лишь отплевываться или сыпать проклятьями. Я тут вспомнил о водопроводчике Науме Вайсе из Дрездена, который все еще держался на поверхности, но ждал, что в любой момент его могут призвать к ответу с десятью килограммами личного багажа как лицо неарийской национальности, то бишь еврея. Когда его все еще неотключенный телефон зазвонил, и грубый голос в трубке спросил: «Это обергруппенштурмфюрер Шульц?», бедный Наум Вайс грустно ответил: «Если бы вы знали, как вы ошиблись номером!» Так вот, наш высокопросвещенный во всем остальном раввин, который ориентировался не только в дебрях хасидизма, основанного Баал Шем Товом, но и в лабиринтах марксизма, настолько ошибался номером в вопросе скорого крушения гитлеризма, насколько все мы тогда — увы! — даже не подозревали.