Andrew Лебедев - Гаs Страница 22

– Здорово тут у вас, – сказал Сухинин, когда они подсели к каким-то полу-знакомым чехам, – совсем как на Западе.

– Если бы вы к нам в шестьдесят восьмом не подсылали бы свои танки, то и у вас бы всюду теперь так было, – ответил кто-то из чехов.

Заказали пива.

Пивичко, – с улыбкой подсказал и подправил патлатый, похожий на Джимми Пэйджа чех. Его имя было Владислав.

Разговорились…

О том, о сём… О рок-музыке, об ансамбле Лед Зеппелин, о сигаретах, о спорте, о хоккее с шайбой, о чемпионате мира…

– Владислав, а у вас джинсы на продажу есть? – напрямую спросил Митрохин.

– Есть, – с достоинством ответил Владислав, – новые "супер-райфл" по сто рублей.

– А вчера говорили, что по пятьдесят, – обиженно и с удивлением проканючил Митрохин.

– Нет, теперь по сто, потому что стрёма сильная, – решительно покачав головой так, что красивая шевелюра совсем по хард-роковски заходила ходуном, ответил Владислав.

– А подешевле? – неуверенно спросил Сухинин.

– Три пары слегка ношеных и линялых ливайсов на вас за сто рублей, – предложил Владислав.

– Идёт! – за всех решил Митрохин, и глаза у них загорелись радостными огоньками.

Эх…

Эх и ах!

Не было счастливее вечера в жизни Сухинина, когда он прямо в туалете кафе Острава переоделся в линялые американские джинсы! И как потом он пьяно отплясывал под песню Карела Гота "Элоис", что неслась из неутомимого джук-бокса…

И впервые тогда, как ему показалось. Девчонки смотрели на него как на нормального крутого парня, а не как на тюху и обсоса… Потому что на нем были настоящие линялые голубые джинсы ливайс…

Потом он еще целовался с какой-то из Воронежского стройотряда… А потом их едва не побили воронежские… Хорошо, Пузачев совсем трезвый был и развел, да и вовремя увел их.

Наутро грянул гром.

– Пузачев, Митрохин и Сухинин к комиссару отряда, – сказал бригадир, когда после развода все направились на рабочие места.

– И что там за фигня такая? – поинтересовался Митрохин.

– Заложили вас ребята. – сказал бригадир, – говорят, вы рубероид и сетку украли, да местным продали…

– Это что такое? – даже не стараясь и не пытаясь придать лицу умное вдумчивое выражение спросил Сухинин ходока-пришельца.

– Линейный Магистральный Газоперекачивающий Узел, – робея, ответил ходок-пришелец.

– М-м-м-да, – молвил Сухинин окончательно загрустив.

Смешно… Эти ходоки-пришельцы, как они у себя в Управлении называли подрядчиков на соискание газпромовских денег, робели его. Его – Сухинина робели, хотя сам он был далеко не храброго десятка. Вот Пузачёв у них был храбрец, это да. А Сухинин – разве ж он боец? Он и морды то ни одной в своей школьно-студенческой молодости не раскровянил – не разбил никому. А тут вот – пожалте – боятся его теперь, робеют. А робеют и боятся отнюдь не потому что он – Сухинин такой вот страшный, смелый и сильный, а потому боятся, что занимает он такое положение, что захочет – профинансирует те или иные научные ислледования по их теме – по газу, а не захочет, так и не подпишет планов и договоров с учеными. И будут те сидеть и сосать лапу. Перебиваться с хлеба на квас, преподавательской работенкой или в институте Губкина, или в институте МАДИ на кафедре альтернативного топлива, или в Университете на Ленинских-Воробъевых горах. А зарплата профессорская теперь какая? Вот то-то и оно! Потому и боятся ходоки-попрошайки его Сухининского грозного вида. Хотя, это им ходокам так только кажется, что он грозный. Тоже мне – Иван Четвертый!

Вот как место оказывается может изменить человека. Раньше Сухинин сам всех боялся – и милиционера на улице, и декана в их Горном институте на Васильевском, и геолога дядю Митяя, своего начальника боялся, ну… Ну, Пузачёва тоже боялся и ненавидел. А теперь? Зато с этими учеными ходоками-попрошайками ему не надо было корчить из себя умного семи пядей во лбу.

– Так и что это у вас? – еще раз переспросил Сухинин глядя в схему.

– Линейный Магистральный Газопере… – начал было ходок, но Сухинин его перебил.

– Ладно, сколько вы просите по этому договору? Где смета?

Профессор судорожно полез рыться в свой портфель.

– Да вот же смета, – недовольно скривился Сухинин. Покуда испуганный ходок беспорядочно копался в недрах своего видимо дареного ему на юбилей кожаного портфельчика, Сухинин сам вперед него нашел на столе необходимую бумагу.

Профессор подобострастно заблеял и изобразил на лице подобие самой любезной улыбки.

Ходоки не вызывали у Сухинина никакой симпатии. От них веяло какой-то затхлой еще той – советской стариной, когда само понятие, само звание – профессор еще чего-то значило. А теперь. А теперь они – эти ходоки выглядели такими жалкими в своих ничтожных потугах хотябы одеться соответствующим образом, идя сюда, в Газпром. На улицу Наметкина…

Сухинин машинально окидывал взглядом очередного ходока и ему на ум тут же приходило любимое Митрохинское выражение, – да у меня плащ дороже стоит, чем та его машина, на которой этот профессоришка приехал, а мои часы стоят дороже всей его квартиры с его женой и гаражом…

Так или иначе, работать было надо, и эта тягомотная рутина с ходоками от нищей и тощей науки, была записана в план, и ответственным за эту часть деятельности их корпорации была возложена на департамент Сухинина.

– Три миллиона четыреста тысяч, – задумчиво произнес Сухинин.

– Так ведь мы новую экспериментальную базу под эти исследования строим, – начал суетливо оправдываться ходок.

Сухинина это раздражало.

Если для бедного профессора три с половиной миллиона рублей были вожделенным громадным кушем, из которого тот уже наверняка скроил себе миллиончик, априори, заранее обворовав вовлеченных в исследования аспирантов, которым вообще наверняка платить не собирается, то для Сухинина, для его департамента эти деньги были сущей копейкой на шпильки секретарше.

А ведь для этого ходока миллион рублей, это сумасшедшие деньги, это доцентская зарплата за десять лет, или суммарная зарплата сотрудников всей кафедры альтернативного топлива его-профессоришки института за год… Знал бы он, сколько получаем мы с Митрохиным! Нет, лучше ему не знать…

– Условия знаете? – на всякий случай спросил Сухинин, подписывая бумагу за бумагой.

Профессора явно била нервная дрожь.

– Конечно-конечно, – блеял профессор, – ведь не первый год с вами работаем, пятнадцать процентов от сметной стоимости…

– Двадцать, – поправил его Сухинин, – с этого года двадцать.

Профессор вздохнул и поспешно закивал, – конечно, конечно, двадцать процентов, я понял, не волнуйтесь.

А Сухинин и не волновался. Вот еще! Будет он волноваться. Это профессор должен волноваться и чтобы в следующем году получить договор на разработки и на исследования, должен будет в этом году аккуратно принести двадцать процентов наличными. Потому как все равно он украдет у своих аспирантов и все равно сделает эти свои исследования, даже если бы откат составил и все пятьдесят…

– А куда они денутся! – говорил в таких случаях Митрохин.

И еще, подмигивая добавлял от себя, – курочка по зернышку, весь двор в говне.

Кафе Острава…

Едва их не выперли тогда из строй-отряда. Да что там! Едва из комсомола и из института не выперли!

Если бы не папашка Пузачевский не вмешался.

Прилетел из Питера и разрулил всё.

Даром что ли – начальник главного управления Лен-транс-газ…

Оставили их и в стройотряде, и в комсомоле и в институте.

– Вы мне все по гроб теперь обязаны, потому что я один за вас перед папашей отдувался, – сказал Пузачев.

Такие вот дела были.

Такие вот джинсы.

Глава вторая

Олеся бэби рыжик.

Следующая станция Тургеневская…

"Бабушка в детстве моём пела какую-то совершенно несуразную песенку на какой-то несусветный азербайджанский мотив, типа вроде как "девушка Надя, чего тебе надо?

Ничего не надо, кроме шоколада"… Так и про моего папика теперь вертится в голове что то вроде такого: "дедушка Вадя, чего тебе надо? Ничего не надо, только дай мне с заду"… Фу! Пошлость какая! Но тем не менее, так устроена вечно предательски сомневающаяся натура, что теперь вот и не уверена я, правильно ли сделала, что оборвала отношения? Проявила бы терпение и понимание к мужским слабостям, так и не тряслась бы теперь в метро? Вот повод задуматься.

Кому легче живется? Гордой и независимой, такой какой я сама себе хотела бы казаться? Или тряпка бесхребетная, которая готова сносить любые унижения от своего мужика? Пока, по результату моего сегодняшнего статус-кво, выраженного в очередной поездке в метро, лучше живется бесхребетным. Вот не вспылила бы я, не хлопнула бы дверью, дремала бы теперь на тепленьком сиденьице корейской иномарки под утренний трёп Гонопольского с Эха Москвы. А так – гордая и принципиальная, трясусь стоймя в вагоне-скотовозе, задавленная между двумя приезжими амбалихами в шубах и двумя студентами-баскетболистами с ихними вечными проводками в немытых ушах. Наверное, лучше быть хитрой и бесхребетной. Ведь все брачные и внебрачные отношения между мужчинами и женщинами – это бартер. Ты мне, а я тебе. Ну, давала бы ему с заду вечерами перед сном, зато он возил бы утром на работу, а и вечером бы встречал и тоже отвозил. А так… Живу как сволочь какая-то неприкаянная. Жду, что молодой, умный и богатый появится. А где он? Не видать что-то. Умный в метро не ездит. Умного и богатого я здесь не встречу. Никогда". …