Ларс Кристенсен - Посредник Страница 25

– Вот эта лучше всего для мерлана. А эта – для трески. Хочешь поймать макрель, бери вот эту, блестящую. Она особенно хитроумная.

– Это и есть твой второй секрет? – спросил я.

– Какой же тут секрет, дурень. Все знают, что папаша делает самые замечательные блесны. Верно, пап?

Тут только я увидел его отца. Он сидел в углу на табуретке и почти сливался со стеной – столько инструмента и железа было у него за поясом и в карманах длинного кожаного передника. Он чистил ружейный ствол и, лишь закончив и повесив ружье на стену, обернулся к нам.

– Можешь починить Умнику чемоданчик? – спросил Ивер.

– Перво-наперво надо поглядеть.

– Вообще-то, не сам чемоданчик, – пробормотал я.

Положил его на лавку, открыл крышку. Папаша глянул, вытирая руки:

– Ой-ой. Что ж это ты писал на этой хреновине?

– Умник пишет стихи, – сказал Ивер. – Верно, Умник?

Мне уже не верилось, что я сам, по своей воле, ввязался во все это.

– Бывает, – сказал я.

Папаша пощелкал по клавишам, наклонился, пригляделся повнимательней, потом вооружился маленькими клещами и длинным шилом, которое осторожно воткнул в затор, а клещами держал шило и двигал его как рычаг. Я вообразил себе, что моя машинка в больнице, что у нее запор и она лежит под наркозом на операционном столе. И вдруг упрямые буквы расцепились и упали на свои места. Как сейчас помню: букет, обернувшийся буквами, упавшими на свои места, – и наслаждаюсь этим зрелищем до сих пор, хотя и с мягкой печалью, легкой тоской и нечистой совестью.

– Ну вот, теперь вполне можно написать стих-другой, – сказал папаша.

Я закрыл чемоданчик:

– Спасибо.

– На здоровье.

Я пошел к двери. Ивер остался возле отца.

– Можно Умнику послушать у нас, как они прилунятся? – спросил он.

– Конечно можно. Если он хочет.

Ивер воспрянул и, по своему обыкновению, принялся подпрыгивать вверх-вниз.

– Ясное дело, хочет. Мама может испечь хлебца. А Умник стихи прочтет!

Я отвернулся, потому что не мог смотреть Иверу в глаза, он же здесь просто сопливый мальчишка, – сопливый, полный ожиданий мальчишка, который ждал меня. Это было выше моих сил.

– По-моему, он и сам ответит, Ивер, – сказал отец.

Пришлось мне повернуться к ним. Ну что еще я мог сказать, кроме как поблагодарить и согласиться, хотя, когда астронавты сядут на Луну, мне меньше всего хотелось читать стихи и есть домашний хлеб, пусть даже очень вкусный. Но так уж вышло, что я вроде как пожалел Ивера, да-да, пожалел, а это мерзкое чувство.

– Конечно хочу, – сказал я. – Большое спасибо.

Ивер взял меня за плечи, и мы вышли из мастерской.

– Пошли, – сказал он.

И я опять зашагал следом за ним, на сей раз к скошенному люку, ведущему, видимо, в земляной погреб. Люк был заперт на крепкий засов.

Ивер быстро огляделся, прошептал:

– Давай за мной.

Он постучал в люк. Немного погодя оттуда послышались звуки, странные и далекие. Все это время Ивер глаз с меня не сводил. Прямо-таки с гордым видом. Потом внутри, или внизу, все стихло. Ивер подождал, подтащил меня поближе и снова стукнул кулаком по люку. Снова звуки – хрюканье, вой, скулеж. Жутковатые звуки, мне не хотелось их слушать, хотелось сбежать, но я стоял и слушал. Я тоже начал говорить шепотом, словно боялся, что, если мы заговорим чересчур громко, на волю вырвется злая сила.

– Что там, Ивер?

Ивер опять посмотрел на меня, улыбнулся, таким я еще никогда его не видел – одновременно возбужденным и сдержанным. Он не хотел говорить, но и смолчать не мог:

– Ты лучше спроси кто.

– Кто?

– Да. Спроси, кто там.

– Так кто же?

Ивер вздохнул:

– Мой брат.

Не знаю, как долго я молчал, сомневаясь, верить ему или нет.

– Придуриваешься? – в конце концов сказал я.

– Нет, не придуриваюсь. Он живет здесь, сколько я себя помню. И даже дольше.

– Почему? То есть…

Ивер перебил меня. Очень уж долго это жгло его изнутри. И теперь наконец появилась возможность погасить огонь. Его не остановишь.

– Потому что он слабоумный. Нельзя его выпускать. Иначе все пойдет кувырком. Вообще-то, он добрый, но тем не менее все пойдет кувырком.

– Врешь!

Ивер глянул на меня, пожал плечами:

– Ладно. Вру. Он мне не брат. То есть брат, но только наполовину.

Я понял, что он говорит серьезно.

– Есть места, где…

– Психушки, ты имеешь в виду? Здесь ему гораздо лучше.

– Почем ты знаешь?

– Я знаю только, что мамаша не захотела отдать его, хотя отец его – немец. И никто не знает, что он тут.

– Никто?

– Только мы. – Ивер Малт засмеялся. – Вообще-то, он не существует. Представь себе.

– Как это?

– Он не крещен и конфирмацию не проходил. И не зарегистрирован по месту жительства. И в армию его не призовут. Нету его. Здорово, да? Не существовать. Можно делать что хошь.

Полная тишина вокруг. Потом душераздирающие звуки послышались снова. Я невольно заткнул уши. Ивер, смеясь, приплясывал, будто тоже спятил.

– Ты его когда-нибудь видел?

– Несколько раз, когда мать относит ему еду. Хочешь его увидеть?

Я помотал головой. Ивер хихикнул:

– Хочешь-хочешь. Хочешь увидеть Генри. Мы его зовем Генри.

– Нет, не хочу, – сказал я.

Ивер опять пришел в возбуждение, словно непременно хотел выложить все, пока не поздно.

– Он здоровенный. Два метра, по меньшей мере. Ест картошку, репу, рыбу и домашний хлеб по воскресеньям. Все уминает. Весит, думаю, килограммов сто восемьдесят. Башка у него здоровенная, как воздушный шар, но мозгов там не больно-то много. Ты уверен, что не хочешь поглядеть на Генри?

– Нет. В смысле, да, уверен.

Ивер положил руку мне на плечо:

– Это останется между нами, правда?

– Ясное дело.

– Никому ни слова. Иначе убью.

– Нет, я ничего не скажу.

– Когда они прилунятся, ты его увидишь. Согласен?

– Согласен, – прошептал я.

Неожиданно Ивер отдернул руку и прямо-таки остолбенел, сутулый и несчастный. Я оглянулся. На дорожке среди кустов и сосен появилась его мать, с авоськами в руках. Остановилась, глядя на нас. Я слышал, как стучит Иверово сердце. Слышал даже на расстоянии. Потом он двинул к бараку. Мать за ним. Я остался один посреди этой мусорной свалки. Все вокруг заливал белый свет. У меня заболела голова. У меня всегда болит голова от белого света. Небо походило на фарфор, черт бы его побрал. Я поднял с земли камень, запустил им в люк. Я не услышал ни звука, и на мгновение мне, как часто бывало тем летом, почудилось, что всего этого не было. Мне просто пригрезилось. Я просто был в своем мире. Но потом я все же кое-что услышал. Стук. Кто-то стучал по люку изнутри, резко, с размаху. Я во весь дух припустил обратно к пристани. Велосипеда там, где я его поставил, не оказалось. Хотя, может, я поставил его в другом месте. Так или иначе, я его не нашел. Украли велик. Ну и что? Один черт. Я медленно поплелся домой. Теперь мой черед сгорать изнутри. Ивер передал мне огонь, и теперь меня будет жечь изнутри история про полубрата Ивера Малта, внебрачного сына немецкой девки, которому сейчас, должно быть, года двадцать три, если он и впрямь немецкий ублюдок, если вообще существует, но он по-прежнему как малое дитя и живет под землей, питается репой, рыбой и домашним хлебом, а весит сто восемьдесят кило. Я не знал, сумею ли выдержать этакий огонь. Наверно, жарковато будет. Наверно, не стерплю я жар знания. Черт бы побрал Ивера Малта. Впрочем, я могу это записать. Тогда никто не поверит, что это правда, решат, что я все придумал. Я уже был библиотекой, просто книги еще не написаны. Я был целой библиотекой чистых страниц. В Яме я столкнулся с мамой. Она возвращалась с пляжа Хурнстранда. На локте несла корзинку с купальными принадлежностями. Она остановилась, посмотрела на мой чемоданчик:

– Ты где был?

– У Ивера.

– С пишмашинкой?

– Его отец починил ее. Там рычажки с буквами заклинило.

– Надеюсь, он был не пьяный?

– Нет. В полном порядке.

– Тогда ладно.

Мы стояли в Яме и вроде как не могли сдвинуться с места.

– А правда, что у Ивера есть брат? – спросил я.

– Правда.

– И где он?

– Нам это знать не обязательно.

В конце концов мы стали подниматься по склону. Мама шла все медленнее, а потом вообще остановилась. Как бы прислонилась к свету, и только он не давал ей упасть.

– Возможно, папа этим летом вообще не сумеет сюда приехать, – сказала она.

– Он должен остаться в больнице?

Мама только кивнула, – казалось, в мыслях у нее царило замешательство.

– Кстати, я встретила Лисбет. У почтовых ящиков.

– Вот как.

– Она подурнела.

– Подурнела? Что ты имеешь в виду?

– Потрепанная какая-то. А ведь была такая хорошенькая.