Лариса Райт - Мелодия встреч и разлук Страница 38

— Тринадцать.

— Многовато, детка. Ты нос-то не вешай. Так-то вся жизнь впереди.

— …

— И отчаиваться не нужно. Что тебе назначили?

— Массаж, ЛФК, суставную гимнастику.

— Правильно, суставную — это хорошо. Это, я тебе даже скажу, замечательно. А раньше ты где занималась?

— Нигде.

— Как это? Ты из какого интерната?

— А я раньше в обыкновенной школе училась. А сюда меня соседка устроила. Да и то не сразу. Пришлось полгода уговаривать. Она тоже говорила, что поздно, только не объясняла почему. Согласилась лишь тогда, когда этот нашла с французским языком. У меня в школе французский был.

— Да, французский это тоже неплохо, весьма неплохо, — врач наконец отпускает ногу Алины. — Значит, так, милая, гимнастику делай, на французский ходи, а от операции я бы уже воздержался, воздержался бы от операции.

«Воздержался бы от операции», — слова профессора из медицинской академии не выходят у Алины из головы. Она сидит под лестницей, прижав худые запястья к острым коленкам и снова и снова мысленно прокручивает весь разговор. Несколько раз повторяет реплики врача, будто сомневается в сказанном. Вслушивается в звучание каждого слова, словно примеряет его на себя, изучает его весомость, осознает его оправданность. Наконец она замолкает и решительно вылезает из своего убежища. На первом этаже у телефона, как всегда, очередь из толпы скучающих по дому ребятишек. Алине не терпится:

— Дайте позвонить!

— А ты лучше всех, что ли? Подождешь!

— Мне очень надо.

— Здесь всем надо.

— Вы же тут хромые все, а не глухие! Нужно человеку, вам говорят!

— Сама глухая! И тебе говорят: всем надо.

— Ну пожалуйста…

— Иди отсюда!

И Алина идет. Идет к директору. Без спроса хватает в канцелярии телефон и под вопли секретаря набирает домашний номер.

— Привет, — отрывисто приветствует снявшую трубку сестру.

— Алишка! Как здорово, что ты звонишь! У меня такие новости, ты не представляешь. Ты такая умничка, что тогда сорвала прслушивание. Ведь теперь, ты не поверишь…

— Тоня дома?

— Что?

— Тетя Тоня дома?

— Да. Кажется, да. Так вот, я узнала, что…

— Позови!

— Сейчас, я только расскажу тебе о…

— Позови ее! Вот кто, оказывается, глухой, — ты!

Обиженная Маша бросает трубку. Алина тут же перезванивает и слышит в ответ удивленный голос Антонины Степановны:

— Алиночка, что случилось?

— Вы знали? Скажите, вы это знали?

— Что? О чем ты?

— Об операции. Вы знали, что все можно исправить?

— Алина, я психиатр, а не ортопед и…

— И поэтому вы хотите, чтобы все вокруг сошли с ума!

— Да что ты такое говоришь?

— Говорю то, что думаю. Зачем лечить человека? Пусть он лучше свихнется от горя, и у вас будет новый пациент.

— Алина, ты в своем уме?!

— Нет! Готовьте койку!

Алина выбегает из канцелярии, не обращая внимания на возмущенные «Что это значит?», «Изволь объясниться!» и «Как только не стыдно?». Оборачивается лишь на окрик директора:

— Зайди ко мне завтра, когда успокоишься. Поговорим…

Они поговорят. Поговорят на следующий день. Но не в кабинете директора, а в лечебном изоляторе. Только допрашивать Алину станут не о причинах ее возмутительного поведения, а о происхождении на ее теле синяков и ссадин, из-за которых она и окажется на больничной койке.

— Кто это сделал? — будет строго вопрошать директриса.

— Я… Я сама, — стиснув зубы, станет отвечать Алина.

— Скажи мне правду! Как это случилось?

— Я упала.

— Ночью? Интересно…

— Я упала с кровати.

— Пятнадцать раз?

— Может быть, я не помню.

— Алина, я все равно узнаю.

— Тогда зачем меня спрашиваете?

— Я хочу наказать виновных, а придется наказать тебя за вранье.

— Наказывайте, — вялое движение плечами заставляет ее скривиться от боли. Девочки били куда придется. Все, что успела сделать Алина, — натянуть тоненькое одеяло на голову и вцепиться в него обеими руками. Именно поэтому лицо в драке уцелело. Хотя и драки как таковой не было. Алина отчаянно, пока хватало сил, лягала ногами пустоту, а потом лишь тихонько лежала, свернувшись калачиком, вздрагивая от очередного удара и надеясь, что теперь физическая боль если и не освободит ее навсегда от моральных страданий, то хотя бы ненадолго заставит о них забыть.

— Алина, неужели ты не хочешь, чтобы те, кто это сделал, получили по заслугам?

«Хочу, конечно. Они и получат».

— Я упала с кровати.

— Прекрати врать!

«Еще чего!»

— Я не вру!

— Хочешь, я сама тебе назову? Мяскова? Ставропольская? Буридзе? Ну, кто еще?

«Да откуда я знаю? Темно ведь было. И девчонки — не дуры. Ни слова не сказали, пыхтели только. Я что, их по вздохам различать должна?»

— …

— Твое упрямство просто невыносимо!

«Это ты невыносима! Вы все невыносимы! Отвяжитесь от меня!»

— Я устала, — Алина закрывает глаза.

— Ладно, отдыхай. Но мы еще вернемся к этому разговору.

К разговору они не вернулись. Что было требовать от Алины? Жаловаться на друзей? А то, что она подружилась со своими обидчиками, было очевидно. После железного молчания Алина мгновенно стала своей в коллективе. А когда по интернату под большим секретом разнесся слух о том, что у нее были все шансы получить здоровую ногу, но судьба (родители, врачи, обстоятельства, злой дедушка, глупая бабушка — версии разные, смысл один) распорядилась иначе, то к уважению, которое теперь испытывали к Алине, прибавилось искреннее сочувствие. Теперь детям с ДЦП, с трудом передвигающимся самостоятельно, казалось, что слегка прихрамывающая девочка гораздо несчастнее их. Намного обиднее упустить свой шанс, чем не иметь его вовсе. Жалеть Алину стало модным, поэтому, когда возник вопрос, кому доверить подготовку новогоднего спектакля, все воспитанники единогласно проголосовали за нее.

Организация веселых приключений зайчат и медвежат в зимнем лесу стала первым режиссерским опытом Алины. Потом были концерты к Восьмому марта и Первому мая, ряд конкурсов «А ну-ка…», пьесы Чехова и Островского. Директор хвалила, бабушка изучала требования к поступающим на высшие режиссерские курсы, а Алина готовилась к городскому смотру школьных спектаклей. Ее постановка выиграла, а режиссер-победитель получила главный приз — фотоаппарат… Алина сделала несколько любительских снимков, и режиссер навсегда снял шляпу перед оператором.

35

Славочка, здравствуй!

Да, ты права, девочка действительно умеет снимать. Мне кажется, я выгляжу на этой карточке лет на десять моложе. Так что не переживай, на самом деле, у меня гораздо больше морщинок, чем у тебя. Я по-прежнему старше тебя на восемь лет, и, к сожалению, это не может быть незаметно. Как думаешь, почему я на фотографии в шляпе? Закрываю седину, моя милая, закрываю седину. А снимок действительно удивительный. А еще удивительнее его автор. Я никогда не думала, что она станет искать встречи со мной. Я переехала, когда она жила в интернате. Домой Алина практически не приходила. Незачем ей было приходить. Маша устроилась в филармонию, давала концерты. У Галины появилась новая забота — умирающая от рака дочь. Я тебе честно скажу: не знаю, за какие такие грехи настигает каждого отдельного человека эта болезнь. Если бы страдали лишь плохие люди, все было бы предельно просто, но ведь и хорошие, к сожалению, не застрахованы. Только не пиши мне: «Господь посылает испытания…» Может, и посылает. Но не в Зинином случае. Она сама себе и жизнь покалечила, и болезнь, я думаю, сама же к себе подпустила. Уж слишком никчемным стало ее существование: бесцельное, бесчувственное. Конечно, обидно. Конечно, горько. Но не настолько нелепо, как в случае с людьми, полными планов, желаний и оптимизма. А у Зины давно уже ничего этого не осталось. Я удивляюсь, как по-разному все мы устроены. Казалось бы, природа задумала только две разновидности человеческих особей: мужскую и женскую. У каждого из нас четыре конечности, по паре глаз и ушей, одинаковое количество зубов, пальцев, ребер. У всех моделей общая выкройка, но вместе с тем нет на земле ничего более далекого друг от друга, чем две отдельные личности. Мы живем по-разному, потому что по-разному мыслим, по-разному действуем и, что самое интересное, — по-разному чувствуем. Взять хотя бы эту пресловутую любовь, что тебе всю жизнь покалечила (не обижайся, ибо на правду не обижаются). Почему одним суждено испытать всю глубину и силу этих эмоций, а другие проживают свой век спокойно без каких-либо душевных терзаний? Почему кто-то находит свою половинку, а кто-то всю жизнь мучается от неразделенной любви? Почему среди этих невезучих есть те, кто достойно переносит всю несправедливость сердечных мук, а есть и другие: те, кто не может страдать в одиночку, изводит себя и окружающих? Почему, в конце концов, некоторые способны преодолеть себя, а остальные даже не пытаются этого сделать? Ты часто повторяешь, что Господь не посылает человеку того, что тот не способен перенести. По мне, и это не так — люди, бывает, сходят с ума от горя. Но даже если бы твое утверждение являлось непреложной истиной, мне кажется, высшей справедливостью были бы те страдания, которые человек может вынести достойно. Не все такие, как ты, Славочка. Не все находят успокоение в смирении, а кто-то и вовсе не может найти своего пути. Мне думается, так случилось и с Зинаидой. Она заблудилась. Заблудилась в чаще жизней, которые сама же и соединила, и перепутала. Что происходит с человеком, когда он понимает, что никогда не найдет своего места под солнцем? Мне ли спрашивать, правда? По-научному, его настигает монополярное аффективное депрессивное расстройство, а по-простому — покидает желание жить. Так что в схватке с болезнью Зина заранее выбрала победителя. Удивительно, что понять это мне помогла Алина. Я спросила: