Джонатан Франзен - Безгрешность Страница 42

– Вам что-нибудь нужно?

Плотная женщина средних лет раскладывала на стеклянном блюде печенье.

– Нет, извините, ошибся дверью, – сказал он и ретировался.

Всё новые служащие входили в здание, растекаясь затем по лестницам и боковым коридорам. Встав в дальнем конце вестибюля, он поглядывал на дверь конференц-зала, дожидаясь, чтобы та женщина вышла. Стоял, ждал и вдруг увидел, что в другом конце, у проходной, началась какая-то суета. Он ринулся туда с пакетом в руке.

Человек восемь – десять, мужчины и женщины, явно не из Штази, шли через проходную. Внутри их встречала меньшая группа сотрудников Штази, все в приличных костюмах. Кое-кого из посетителей Андреас знал в лицо – это, судя по всему, был импровизированный Гражданский комитет Норманненштрассе, люди явились сюда для первого, под строгим надзором, осмотра архива. Члены комитета держались очень прямо, с чувством собственной значимости – но также и с неким трепетом. Когда двое обменивались рукопожатиями с представителями Штази, Андреас протиснулся мимо них в открытую внутреннюю дверь.

– Стойте! – раздался голос дежурного из-за стекла.

Другой сотрудник уже запирал внешнюю дверь, но не успел – Андреас оттолкнул его, повернул ручку и выскочил наружу. С пакетом в руке бросился бежать через двор. За спиной слышались крики.

Внутренние ворота оказались заперты, но колючей проволоки не было. Он вскарабкался на ограду, перевалился на ту сторону и со всех ног понесся к главным воротам. Охранники, когда он выбегал на улицу, только смотрели на него.

А за воротами – телекамеры. Целых три, и все сразу нацелились на него.

На вахте зазвонил телефон.

– Да, он тут, – подтвердил охранник.

Андреас оглянулся через плечо и увидел, что к нему идут двое охранников. Он выронил пакет, поднял руки и обратился к телевизионщикам:

– Вы снимаете?

Одна съемочная группа только пробиралась через толпу. Женщина из другой подала ему ободряющий знак. Он заговорил в ее камеру:

– Меня зовут Андреас Вольф. Я гражданин Германской Демократической Республики, и я пришел сюда наблюдать за работой Гражданского комитета Норманненштрассе. Я только что побывал в архиве Штази – у меня есть основания опасаться, что там сейчас заметают следы. У меня нет никакого официального статуса. Я не работаю здесь ни с кем и ни на кого, я работаю против. Эта страна – страна гнилых секретов и ядовитой лжи. Только самый сильный солнечный свет обеззаразит ее!

– Эй, погодите! – крикнул телевизионщик из той группы, что опоздала. – Скажите это еще раз.

Он сказал это еще раз. Чистейшей воды импровизация, но чем дольше он говорил, чем дольше его снимали, тем меньше была вероятность, что охранники решатся его схватить. То был первый – из многих – момент его медийной славы. Он провел на Норманненштрассе весь остаток утра: давал интервью, сплачивал собравшихся, требовал пролить солнечный свет на гнойник госбезопасности. К тому времени, как члены Гражданского комитета вернулись на улицу, им уже ничего не оставалось, как принять Андреаса в качестве соратника, ибо в телесюжетах он успел оттеснить их на второй план.

Пластиковый пакет был отчетливо виден на тысячах кадров отснятой в тот день пленки. Когда, уже под вечер, Андреас прибежал к себе в подвал, пакет был крепко зажат у него под мышкой. Он был почти свободен. Устранить последнее препятствие – ненадежно захороненный труп, – и он получит Аннагрет, а либидо уже вернулось. Он даже не глянул на папки в пакете, просто сунул их под матрас и снова выбежал на улицу. В состоянии сексуальной эйфории он двинулся к Фридрихштрассе, пересек былую границу и отправился на запад – на Курфюрстендамм, где познакомился с добропорядочным американцем Томом Аберантом.

Лишняя информация

Обычно Лейла ждала командировок с нетерпением. В гостиничном номере со своими пакетиками зеленого чая, с анонимным Wi-Fi, с шариковыми ручками двух цветов и с таблетками амбиена она чувствовала себя профессионалом в полном смысле слова, имеющим безусловное право отрешиться на время от денверских функций нянечки. Но сейчас, когда она прилетела из Денвера в Амарилло, с первой же минуты что-то пошло не так. Словно ей никогда в этот Амарилло и не хотелось. Экономичная оперативность, с которой она, как всегда, действовала, – быстрый отъезд с парковки для арендуемых машин на правах постоянного клиента, оптимальный маршрут к домику Джанелл Флайнер, стремительность, с какой ей удалось войти к Флайнер в доверие и разговорить ее, – в другой раз все это ее бы порадовало, но теперь почему-то нет. Ближе к вечеру заехала в магазин и купила порцию мясного салата с яйцом и сыром. В номере, прокуренном прошлым постояльцем, открыла салатный соус и почувствовала себя потребительской единицей, послушно выбравшей продукт, предназначенный для ее демографической группы – для одиноких женщин за пятьдесят, которые стараются питаться разумно. Ей пришло в голову, что тоскливое чувство, которое она испытывает, имеет конкретную причину. У нее появилась новая помощница по сбору информации, Пип Тайлер, и она жалела, что нельзя было взять девушку с собой.

Слегка побаливало горло, но от этого единственным лекарством была работа, и после ужина Лейла отправилась к бывшей подружке Коуди Флайнера. Свет в номере оставила, на дверную ручку повесила табличку “Не беспокоить”. Снаружи по безоблачному небу были рассыпаны звезды, редкие и тусклые; распознать созвездия мешали городские огни и пылевое загрязнение. Техасский северный выступ пятый год терпел засуху, которую, наверно, скоро повысят в ранге: назовут не засухой, а проявлением бесповоротной перемены климата. Апрель, но вместо тающего снега – пыль.

По пути она подключила телефон через блютус к колонкам машины и без удовольствия прослушала свой разговор с бывшей женой Коуди Флайнера. Она считала себя человеком сердечным, готовым сочувственно выслушать, но в записи отчетливо различалось манипулирование с ее стороны.

– Элу́ – что это за фамилия?

– Ливанская… Я из ливанских христиан. А выросла в Сан-Антонио.

– То-то я все прислушиваюсь: выговор техасский.

Но техасский выговор у Лейлы давно исчез, он появлялся, только когда она интервьюировала техасцев.

– Лейла, вы меня извините, но не похожи вы на девушку, которая не умеет выбрать себе парня.

– Ха. Приглядитесь получше.

– Значит, вы понимаете, каково это, когда тебе изменяют.

– Про несчастливое замужество – еще как понимаю.

– Хорошо, значит – подруги по несчастью. Ваш диктофон работает?

– Я могу его выключить, если вы…

– Нет, я же вам сказала: пусть он все запишет. Самое время, чтобы хоть кто-нибудь меня выслушал. А то я уж думала, совсем никому нет дела. Хоть в интернет выкладывайте: КОУДИ ФЛАЙНЕР – РАЗДОЛБАЙ И БАБНИК, я только рада буду.

– Я слыхала, он стал очень набожным баптистом.

– Коуди? Да бросьте, не смешите меня. Для него Десять заповедей – китайская премудрость. У него теперь, точно знаю, девчонка девятнадцати лет в этой общине баптистской. И пошел он к ним только потому, что папаша заставил.

– Расскажите об этом.

– Ну, вы же и так знаете. Вы бы тут не сидели, если бы не знали. Его, голубчика, застукали. Он Третью мировую мог начать, когда привез домой эту штуку на своем распрекрасном пикапе. И его даже не уволили! Начальника сняли, а Коуди “перевели на другую должность” – всего-то. Конечно, хорошо, когда у тебя папочка – большая шишка на заводе. И надо отдать старику должное: он неплохо на него надавил. Вдруг первый раз с тех пор, как Коуди нас бросил, получаю алименты.

– Начал давать на детей?

– Пока дает. Посмотрим, на сколько ему хватит новой веры. Думаю, пока у его малышки во Христе живот не вспухнет.

– Как ее зовут?

– Дуреха Толстомясая.

– А по-настоящему?

– Марлú Коупленд. Ударение на “и”. Вы, наверно, думаете, нехорошо, что я все это про него знаю.

– Что вы, я понимаю. Он отец ваших детей.

– Девчонка с вами говорить не станет, бесполезно. Если только сам Коуди не заговорит.

Двигаясь на восток по бульвару Амарилло, она проехала, почти подряд, тюрьму строгого режима “Клементс Юнит”, мясоперерабатывающий завод компании “Маккаскилл” и завод “Пантекс”, специализирующийся на ядерных боеголовках, – три массивных комплекса, чье наружное сходство благодаря грубой утилитарности зданий и натриевым лампам заметно преобладало над различиями. В зеркале заднего вида мелькали евангелические церкви, территории вокруг офисов Движения чаепития[31], “Уотабургеры”[32]. Впереди – нефтяные и газовые скважины, установки для гидроразрыва пласта, вытравленные пастбища, загоны для откорма скота. Видно, что водоносный слой истощен. На общеамериканском конкурсе крутизны и раздолбайства городу Амарилло светит первенство по ряду показателей. По количеству заключенных – первые. По потреблению мяса – первые. По стратегическим ядерным боеголовкам – первые. По выбросу углеводородов в атмосферу на душу населения – первые. В очереди на Царствие Небесное – первые. Нравится это американским либералам или нет, мир видит их страну как одно большое Амарилло.