Станислав Бычков - Изумрудное оперение Гаруды (Индонезия, записки) Страница 30

По такому же пути пошел западногерманский капитал. Он строит сталеплавильный комбинат в Чилегоне на Яве. Предприятие уже дает 500 тысяч тонн годовой продукции, а к концу 80-х годов должен, по проекту, увеличить производительность до двух миллионов тонн. Его обшитые серым шифером корпуса, дымящиеся усеченные конусы труб хорошо видны, когда едешь к пляжам Мерака или Аньера на западном конце острова.

Километров через десять после Серанга я как будто пересек невидимую границу, как будто попал в другое государство. Шоссе с серыми выбоинами сменилось ровной, блестящей на солнце асфальтовой лентой, по обочинам вместо плоских рисовых полей с пожухлой стерней появились обшитые зеленым бархатом травы нарядные холмы, на смену приевшимся глазу кокосовым пальмам пришли обсыпанные цветами живописные рощицы декоративных деревьев.

На первой же бензоколонке мне объяснили причину контраста. Оказывается, я въехал в «Кракатау кантри» — особый район, где живут иностранные специалисты с Чилегонского сталеплавильного комбината «Кракатау», названного в честь знаменитого вулкана в Зондском проливе.

Я заехал отдохнуть и перекусить в расположенный в центре этого огромного парка ресторан «Дайюх Куринг». С его веранды хорошо были видны двухэтажный отель, стилизованный под колониальную постройку, окруженный искусственными, аккуратненькими озерками, подстриженными кустами и миниатюрными бамбуковыми горбатыми мостиками, уютные коттеджи с ярко-красными черепичными крышами, мачты с флажками на площадке для игры в гольф на дальних холмах. Словоохотливый официант пояснил, что в «Кракатау кантри» самое лучшее в Индонезии поле для гольфа и самое свежее пиво из ФРГ. Я мог бы добавить: и самые высокие ресторанные цены.

Специалистов из Западной Германии я встречал на пляжах Мерзка и Аньера. В воскресные дни они выезжали туда большими группами. Располагались удобно, на целый день. Открывали зонты огромных цветастых тентов, раздвигали складные столы и стулья, доставали из багажников ящики-холодильники с пивом и провизией, разжигали мангалы. Вокруг них, как обычно, собиралась плотным кольцом толпа любопытных мальчишек из окрестных деревень. Они молча часами стояли и наблюдали за людьми, которые им, верно, казались пришельцами с другой планеты. Один из немцев сказал мне, что на первых порах это очень раздражало его. Он пытался разогнать пацанов, но безуспешно. Те разбегались мигом, но постепенно снова собирались вокруг специалистов.

— Игнорирование,— поучал меня немец,— единственное правильное поведение для нас, белых, здесь, в Индонезии. Иначе просто нельзя.

Этим правилом руководствуются не только те, кто устроил себе «особый район» в Чилегоне. Строительство крупных объектов типа чилегонского обусловило высокие темпы промышленного роста страны. В 1980 году, например, они составили более 9 процентов, примерно столько же — в следующем. Внушительные цифры буржуазная пропаганда использовала для восхваления Индонезии как «модели индустриализации» развивающихся стран. Местных серьезных экономистов рекламная шумиха, однако, не лишила способности отличать зерна от плевел. От них не укрылись ущербность и пороки навязываемого индонезийцам промышленного развития. Прежде всего оно не приближало, а, напротив, отдаляло тот день, когда Индонезия сможет опереться на свою национальную промышленность.

Не секрет, что все созданные иностранными монополиями предприятия прочно привязаны к поставкам из-за рубежа. Из готовых японских деталей и узлов собираются автомобили и бытовая техника. Не привези завтра любой шайбы, какой-нибудь микроплаты, и производство встанет. Завод в Асахане работает на глиноземе, который привозят из Австралии, Чилегонский комбинат плавит сталь из окатышей шведского производства. А ведь в стране есть и бокситы, и железная руда. Но монополии не идут на создание полных производственных циклов. Так доходнее, да и партнера держать на привязи легче.

Кроме того, основную часть продукции инвесторы экспортируют в другие страны. Тысячи тонн алюминия и стали аграрная Индонезия потребить, разумеется, не может. У нее самой пока нет возможностей делать даже железные лопаты. А иностранный капитал и не собирается помочь индонезийцам в создании соответствующих отраслей. Огромные промышленные объекты поэтому торчат в индонезийской экономике чужеродными телами. Они живут сами по себе, вне общего хозяйственного организма. Они не способствуют изменению к лучшему условий жизни населения. Похожи на пиявок, которые присосались к Индонезии и разбухают за счет ее соков.

Довольно высокая степень механизации и автоматизации производства на крупных предприятиях не позволяет также решить острую для Индонезии проблему занятости. Не вносят они положительного вклада и в дело воспитания национальных технических кадров. Администрация не подпускает индонезийцев к командным постам, инженерному руководству.

Наконец, импортная индустриализация в корне подавляет национальное предпринимательство, всякое проявление инициативы местными деловыми кругами. Она насаждает психологию пассивного потребителя, приучает индонезийцев и гвоздь, и трактор получать готовыми только из чужих рук.

Монополии не желают оказывать помощь индонезийскому правительству в строительстве мелких и средних предприятий, которые могли бы стать основой национальной промышленности. Игнорируют и просьбы о содействии в развитии сельского хозяйства и промышленного рыболовства, так как в этих отраслях требуются крупные капиталовложения и они не обещают скорые прибыли.

В феврале 1981 года правительство Индонезии приняло решение наложить в несколько этапов ограничения на вывоз необработанной древесины. Этой мерой оно надеялось стимулировать развитие национальной деревообрабатывающей промышленности, пресечь хищническую эксплуатацию лесных богатств страны иностранными компаниями. Ставилась задача к 1985 году полностью прекратить экспорт бревен и перейти к продаже за рубеж досок, фанеры, мебели.

Около 400 зарубежных фирм имеют концессии на лесоразработки в джунглях Суматры, Калимантана, Сулавеси и других островов. Вырубка ими ценных тропических пород приняла формы самого грубого, хищнического лесоповала. По данным на 1980 год, за какие-то десять последних лет около миллиона гектаров некогда одетых в зеленую шубу земель были превращены в безобразные, не годные для какого-либо немедленного вовлечения в хозяйственную жизнь пустоши. Появились серьезные проблемы нарушения экологического баланса обширных районов. Вымывание почв проливными тропическими ливнями поставило под угрозу восстановление их пригодности для сельского хозяйства или новых лесопосадок даже через многие годы.

Однако продиктованные катастрофическим расхищением лесов правительственные меры были встречены в штыки, прежде всего японскими лесопромышленниками, которые ежегодно вывозят из Индонезии чуть ли не за гроши 4,5 миллиона кубометров необработанной древесины. В ход были пущены известные приемы: резкое снижение темпов работ на лесоповале, вывоз оборудования, отказ в инвестициях в деревообработку. Поскольку экспорт древесины — важный источник валютных поступлений, то правительство было вынуждено пойти на попятную. График ввода ограничений был пересмотрен. В новой редакции он так и не появился на страницах печати.

Иностранный капитал, писала газета «Мердека», смотрит на Индонезию как на источник быстрой и гарантированной наживы. Чтобы страна оставалась такой и впредь, ее связали по рукам и ногам ущербным промышленным бумом, который индонезийцам пока наверняка приносит только одно — загрязненную, исковерканную, обезображенную окружающую среду. На одном из экономических семинаров весной 1981 года бывший в то время вице-президентом Адам Малик говорил, что сотрудничество Индонезии с капиталистическими странами никак нельзя назвать «удовлетворительным». Прежде всего потому, что оно «не уменьшает экономической пропасти между партнерами». Напротив, подчеркнул индонезийский руководитель, разрыв «растет и углубляется».

В фойе конторы «Калтекса», на деревянном резном столике, сделанном мастерами известной Джепары,— серебряная модель моста, которая тоже изделие народных умельцев из Джокьякарты. Миновать эту броскую композицию из ценного дерева и благородного металла, которым артистичные руки индонезийцев придали изящную выразительность, никак нельзя. Это модель «Моста дружбы», построенного компанией через реку Сиак на Суматре.

В брошюре о филантропической деятельности западных компаний утверждается, что мост способствует укреплению дружественных отношений с индонезийским народом. А на самом деле он построен прежде всего для тяжелых бензовозов «Калтекса». Инвестиционный «рай» для себя, возможность наживаться за счет индонезийского народа монополии хотели бы сохранить навечно.