Александр Мень - Библия и литература Страница 12

И вот Иов лишается всего. Автор Книги громоздит одно несчастье на другое и, наконец, Иов лежит уже на свалке, на помойке, и жена ему говорит: «Похули Бога и умри». А он говорит: «Бог дал, Бог взял». Стоит твердо, как стоик. Но когда к Иову приходят друзья, происходит взрыв. Любопытно, что Достоевский, тот, кто наиболее остро в русской литературе поднял проблему невинного страдальца, прошел мимо этого момента. Он заметил только терпение Иова. Дело в том, что в церковном чтении читается только пролог Книги Иова, а дальше не читается. И как-то так получилось, что от Федора Михайловича ускользнуло то, что Иов восстал против Бога, восстал и вызвал Его на суд, и друзья, которые у него сидели, были в ужасе. Они говорили: «Ты греховен, ты просто не знаешь своих грехов, ты не помнишь их! Бог не может быть несправедлив!» У них были старые, но четкие богословские понятия: зло карается, добро вознаграждается. Как в старых сказках, как в романтических повестях.

Вот они спорят, и спор доходит до полного накала, когда Иов говорит: «Я не хочу слушать, ваших пустых слов, посмотрите, что делается вокруг, насколько отвратительна жизнь: справедливости нет, господствуют люди безумные и злые, человек живет так недолго на свете». Там есть прекрасные слова о краткосрочности нашей жизни, о трудности человеческого бытия.

И друзья Иова в конце концов умолкают. Потом является Бог. Из тучи раздается Его голос. Он говорит: «Где этот человек, который вызывал Меня на суд? Препоясай свои чресла и отвечай Мне!» Чтo же отвечает Иов? — Он молчит. А Бог спрашивает его: «Где ты был, когда Я полагал основание небу и земле? Знаешь ли ты?..» — и далее идут прекрасные, поэтические, яркие описания природы, животных, растений, каких-то сказочных чудовищ и совершенно реальных живых существ, картинки из жизни египетских животных: бежит страус, бежит конь, дикий бык, который в нашем переводе называется единорогом.

И вот Бог говорит: «Можешь ли ты всем этим управлять? Как ты можешь решать тайны провидения?» Иными словами, автор Книги устами Бога не отвечает на загадку. Это глубоко целомудренный факт. Почему не отвечает? Ответ приходит потом — в явлении Бога в Новом Завете, когда Он страдал.

А что же Иов? Он сказал: «Я Тебя звал, я только о Тебе слышал, и вот я Тебя вижу! И теперь я раскаиваюсь и от всего отрекаюсь». Вдруг все вопросы у Иова исчезли, потому что он прикоснулся к Богу, он Его увидел. И в этом — непостижимая развязка этой Книги.

Ломоносов эту тему перефразирует по-своему. Он следует речи Бога в Книге Иова, но основная мелодия у него немного иная: она проще, она не столь мистична, как в Книге Иова. Я думаю, всякий любитель природы может это легко понять. В детстве я читал эти стихи и мне казалось, что Ломоносов уловил что-то очень важное. Называется эта ода «Выбранное из Иова».

О ты, что в горести напрасно

На Бога ропщешь, человек,

Внимай, коль в ревности ужасно

Он к Иову из тучи рек!

Сквозь дождь, сквозь вихрь, сквозь град блистая

И гласом громы прерывая,

Словами небо колебал

И так его на распрю звал:

Сбери свои все силы ныне,

Мужайся, стой и дай ответ.

Где был ты, как Я в стройном чине

Прекрасный сей устроил свет;

Когда Я твердь земли поставил

И сонм небесных сил прославил

Величество и власть Мою?

Яви премудрость ты свою!

Далее идет парафраз картин природы и кончается все моралью, которой нет в Книге Иова, она принадлежит только самому Ломоносову:

Сие, о смертный, рассуждая,

Представь зиждителеву власть,

Святую волю почитая,

Имей свою в терпеньи часть.

Он все на пользу нашу строит,

Казнит кого или покоит.

В надежде тяготу сноси

И без роптания проси.

Этого, повторяю, Бог не говорит в книге. А почему так написал Михаил Васильевич? Да потому что для него самого зрелище природы как откровение Божией мудрости очищало душу, возвышало, и человек на лоне природы, перед звездным небом и перед чудесами мироздания, забывал о своем горе, о своем малом горе земном. Он ощущал величие Вселенной, и на этом фоне ему дышалось легче и просторнее. Вечность звучала здесь. Это особый опыт ученого, это опыт многих других ученых, которые черпали религиозный энтузиазм из созерцания природы.

Двигаясь по XVIII веку, я мог бы останавливаться на ряде писателей, которые писали парафразы псалмов, но это не особенно типично и характерно. Переложения псалмов появлялись всегда, и в XVII (я вам говорил уже о Симеоне Полоцком), и в XIX, и в XX вв. А что было оригинального? Оригинальное и замечательное дал великий украинский мудрец Григорий Саввич Сковорода, человек, который заповедал написать на своем надгробном памятнике: «Мир меня ловил, но не поймал». Вечный странник. И в Киеве поучился, и за границей, кажется, побродил, ходил всюду с котомкой, в ней была только Библия и несколько любимых книг античных авторов.

Образованнейший человек — и в то же время народный человек. Уникальная личность, воспринимавшая все совершенно иначе, чем кабинетный ученый. Он пошел дальше Ломоносова. Ломоносов только декларировал: здесь знание и наука, а здесь вера, Священное Писание. Они идут параллельно, друг другу не мешая, а только поддерживая друг друга.

Григорий Саввич Сковорода смело подошел к труднейшим библейским вопросам. Он начал читать Библию поздно. Сам он пишет, что обратился к ней только в тридцать лет. Но, когда обратился, то пошел вглубь.

В нем было что-то мистическое, и в то же время он был сын рационального XVIII века. Это был ярчайший украинский самородок и одновременно гражданин Вселенной. Если такого автора перевести на какой-то международный язык, он всюду был бы чтим и понимаем, потому что проблемы, которые он ставил, — социальные, нравственные, философские, литературные — волновали все европейское человечество.

У Сковороды есть несколько небольших книжек, которые специально посвящены Библии. Первая книга, более общая, называется «Начальная дверь к христианскому добронравию», то есть нравственности. Здесь мы находим понятие о вере в очень широком смысле слова. Григорий Саввич вовсе не считал, что язычник — это просто заблуждающийся дикарь. Сковорода очень тонко понимал, что вера — это отзвук истинного Бога в человеческом сердце. Отзвук не всегда точный, но все-таки отзвук. Он говорит: «Как теперь мало кто разумеет Бога, так не удивительно, что и у древних часто публичною ошибкою почитали вещество за бога и затем все свое богопочитание отдали в посмеяние». Он имеет в виду идолов (вещество). Текст довольно трудный, это своеобразный язык Сковороды: это и не церковнославянский, и не украинский, это особый язык. «Однако же в то все века и народы всегда согласно верили, что есть тайная некая по всему разлившаяся и всем владеющая сила. По сей причине для чести и памяти его по всему шару земному общенародно были всегда посвящаемы дома, да и теперь везде все то же». И дальше немножко ироническое сравнение: «И хотя, например, подданный может ошибкою почесть камердинера вместо господина, однако ж в том никогда не спорят, что есть над ним владелец, которого он, может статься, в лицо не видывал. Подданный его есть всякий народ, и равно каждый признает пред ним рабство свое. Такова вера есть общая и простая».

Поясню: человек может по ошибке воздать должное низшему чину, но на самом деле он воздает должное самому высокому чину, и если язычник почитает стихии, то в конечном счете это стремление человека к высочайшему началу, к высшему Творцу и Богу.

Далее он дает толкования на десять заповедей. Краткие, прекрасные, хочется все это зачитывать подряд. Глава пятая «О десятословии»: в чем смысл десяти заповедей? В том, что служение Богу более важно в нравственной сфере, нежели в ритуальной. Это очень важная мысль. Она была провозглашена Библией за тринадцать веков до нашей эры, и до сих пор люди не совсем ее понимают. А вот как прекрасно это понимал Григорий Саввич Сковорода: «Вся десятословия сила вмещается в одном сем имени — любовь. Она есть вечный союз между Богом и человеком. Она огнь есть невидимый, которым сердце распаляется к Божиему слову или воле, а посему и сама она есть Бог.

Сия божественная любовь имеет на себе внешние виды, или значки; они-то называются церемония, обряд, или образ благочестия. Итак, церемония возле благочестия есть то, что возле плодов лист, что на зернах шелуха, что при доброжелательстве комплименты. Если же сия маска лишена своей силы, в то время остается одна лицемерная обманчивость, а человек — гробом раскрашенным. Все же то церемония, что может исправлять самый несчастный бездельник». То есть внешнюю сторону веры самый несчастный бездельник может выполнять, но главное ведь в ней — это дух.

Сковорода пишет книгу «Икона алкивиадская». Довольно странное название, не всем понятное. В одном из «Диалогов» Платона, в разговоре Сократа с Алкивиадом, Сократ сравнивается со шкафчиком, на дверце которого вырезан немного смешной уродливый силен (леший), и Сократ, который был внешне человеком забавным, — лысый, маленький, нос картошкой — выглядел как силен. А это был кладезь мудрости. Этот образ Алкивиадов (Алкивиад о нем так сказал) и послужил названием для небольшой книги Сковороды. Подзаголовок у нее «Израильский змий».