Лев Карсавин - Католичество Страница 18

стошенной душе нет места ни любви, ни мысли, ни чувству, и пустое место занимают ненависть к своему, ярость, обращенная на себя самое, слепота, невидящая себя. Воля стремится к самоуничтожению. Аскеза воздержания приводит к духовному самоубийству В этой психологии аскезы воздержания — последнее обяснение неудач и срывов монашества в самых крайних его проявлениях. Огородившись от всего, оно огораживается от себя, и тут то внутри его и возникает, возрождается то самое, с чем провозгласило оно борьбу. А если в глубину я проникло малейшее зло, из этого малейшаго зла, как из зерна горчичнаго, выростут все грехи и все пороки. Так случается, что отказ от богатств порождает в конце концов любостяжание, отказ от похоти — похоть, отказ от гордыни — гордыню и отказ от ненависти — ненависть. „Имеющий очи видеть, да видит!" — Средневековье производило труднейшие и самоотверженнейшие опыты с идеей воздержания, с попытками осуществить идеал негативной морали. И всегда эти попытки приводили к одной и той же неудаче. Не сразу и не всем это видно, но только потому, что в чистом виде негативной морали нет и быть не мо жет. И если кто называет католичество аскетическим в этом смысле, тот глубоко заблуждается.

Оно признало и признает монашество вовсе не в смысле осуществления негативной морали. Средневековая болезнь прошла, и современные католические монахи и монахини влекут к себе не воздержанием, не отрицанием деятельности, а положительной работой — слу жением другим и Богу, приносящим богатые плоды.

В развитии католическаго монашества своеобразно отразилось раскрытие самой католической морали[18] Действительно, каким образом спасается и освобождается от грехов и греховности человек? Уже

средние века указали на то, что под воздействием и с помощью благодати Божией человек всему сонму грехов и пороков противопоставляет созидаемый Богом сонм добродетелей, которыя надо понимать так же, как мы понимали пороки, т. е. как известныя длительныя состояния или свойства души. Религиозноморальный процесс есть воздержание и отказ от всего греховнаго (в этом негативная мораль права), но это воздержание, этот отказ возможны только си лами добродетелей, т. е. силами благодатно добродетельной души. В религиозно-моральном процессе все отвергается, но этим отвержением нечто и созидается и возстанавливается. Каждому пороку соответствует, по мнению схоластиков, особая добродетель. Так гордыне противостоит смирение, ненависти — любовь, по хоти — целомудрие. Где то в глубине, только изредка озаряемой мистическим познанием, движение воли созидает порок и добродетель, творя то или другое, точнее — не приемля или приемля Бога. И как все пороки выростают из одного корня, так же из одного корня выростают и все добродетели, и корень зла берет начало там же, где и корень добра.

Насколько невозможно отрицательное понимание доб родетели, легко убедиться, почитав любого католическаго мистика. Казалось бы, что такое бедность, как не отрицание желания обладать чем бы то ни было.

В этом смысле она то же самое, что смирение, по тому что смирение есть отказ от своего я. Но для того, чтобы оттолкнуть себя, я должно на что то опереться. В себе, отвергаемом, оно опоры не найдет и может ее найти только в своем начале, т. е. Боге.

Впрочем, чтобы не играть словами, определим, что подразумевается под отказом от себя. Этот отказ есть ни что иное, как преодоление или уничтожение гор дыни, т. е. самоутверждения, т. е. противопоставления

себя Богу. Отказ от себя есть отказ от искания в себе точки опоры, а, следовательно, так как без опоры я существовать не может (что и показано падением его в гордыню, ибо, отыскивая опору в себе, оно отказалось от опоры), искание опоры в Боге, т. е.

соединение с Богом. Таким образом, уничтожив свою волю, как свою, я слило ее с волей Божией и стало как бы обладать ею, отказавшись от собственности — стало обладать величайшим сокровищем, са мим Богом. Очевидно, что не может быть и речи об опустошении я: напротив, следует говорить о его наполнении; — нельзя говорить об отрицании: надо го ворить об утверждении.

И положительное содержание моральнаго идеала ясно не только в разсуждениях и умозрениях мистиков.

Человеку приходит на помощь Богочеловек. Совсем не мистически настроенный монах, отказываясь от мира и своего я, подражает Христу, старается воспро извести Его в себе. Он может ошибиться и непра вильно понять свою цель, броситься в негативную мо раль и аскезу воздержания и за это принять на себя все последствия такой ошибки, но фактически исходит он из положительнаго идеала, фактически — обога щает свое я, пока не отвернется от положительнаго в своем идеале.

Итак, по существу своему моральный идеал ка толичества глубоко положителен и в крайнем (где это яснее) и в умеренном своем проявлений. Положительная цель — святое состояние и полнота бытия в Боге — ставится свободной воле, но осуществляется эта цель в борьбе с греховностью: идеал утверждается в отрицании, и этим обясняется его искажение в негативно-моральном смысле, равно как и преувеличения казуистики. В противлении злу, в воздержании от него главным образом сфера деятельности сво

бодной воли; в утверждении и обогащении природы че ловека — главная сфера деятельности благодати. Но здесь перед нами встают два вопроса. Во-первых, что та кое это состояние святости или праведности, являющееся идеалом человека и обладает ли оно какой-нибудь самоценностью? Во-вторых — не является ли идеал эгоистическим и пассивным услаждением в Боге? Постараемся сначала ответить на второй вопрос, а ответить на него мы должны отрицательно. — Воспро изведение в себе образа Христова, подобия Божьяго не может сделать человека непохожим на Бога, сделать волю его отличною от воли Божьей. А если человек всецело и свободно подчиняется Божьей воле, Христо вой воле, он не может замкнуться в себе, а дол жен изливаться, исходить любовью к ближним, деятельно служить им. Проявится ли деятельная любовь во внешних актах или нет, обнаруживаясь только, так сказать, метафизически, невидимо, но действенно и реально, — вопрос второстепенный, ибо мы не знаем, не важнее ли в иных случаях для мира и Бога знаемая лишь Им да любящим Его деятельная любовь. Как правило, она не может не проявиться и внешне, ви димо. Но несомненно, при большом развитии человека на пути к вершинам моральнаго идеала появляется соблазн всецело отдаться „созерцании)", созерцательной жизни, даже не достигнув еще того момента, когда любовь к Богу становится деятельной. Мистики указывают на конфликт созерцательных и деятельных стремлений в человеке и предостерегают от пренебрежения к деятельной жизни, а католическая цер ковь, высоко чтя „мужей созерцания", предписывает всякому деятельную любовь к ближним и призывает к исполнению закона Христова. Закон же этот прямо предписывает положить душу свою за друзей своих.

Идеал заключается в полном единении с Богом,

в возможно полном уподоблении Ему, в свободной ь совершении Его воли, т. е. любви к ближним и еди нению с ними и Богом в Боге.

Труднее первый вопрос. — Идеал, к которому стремится человек, есть возстановление его естества в Боге, оправдание, как свобода от греха, освящение, как свобода от греховности. Это ясно. Но что в идеальном состоянии должно быть отнесено на долю человека, что на долю Божества? Очевидно мы должны разсуждать по аналогии с состоянием перваго чело века в раю и различать дары естественныя от да ров благодати. Однако видеале, осуществимом лишь на небесах состояние оправданнаго и освященнаго Хри стом человека будет выше состояния Адама до грехопадения и дары благодати сольются в человеке с дарами природы в неразрывное единство: „Бог бу дет всяческим во всех". А если так, то следует допустить — и это вполне в духе католичества и мо жет быть подтверждено словами католических богословов и святых — что и на низших степенях рели гиознаго процесса благодатные дары Божества, излияния Его благодати в душу, соединяясь с душею, в ка ком то отношении становятся самою душою. Если же это правильно, то нельзя отвергать человеческаго, по скольку оно является незадетым греховностью да ром природы* или даром благодати: надо любить и ценить в человеке Божье. Но ведь благодать так же, как и греховность, пронизывает все естество чело века, и нет в душе уголка, куда бы не могла про никнуть благодать, ибо весь человек оправдывается и освящается. Таким образом мы опять, но уже с дру гой стороны подходим к неуловимой линии водораздела Божески-человеческаго (истинно-человеческаго) от дьявольски-человеческаго (лже-человеческаго). И если мы должны решительно отвергать и отрицать все лже

человеческое, то еще более должны мы любить и ценить все истинно-человеческое. Проблема нелегкая, так как доброе и злое заключено и борется решительно во всем, в самом ничтожном движении души, но это и есть проблема приятия католичеством мира и куль туры. Как бы ни решался каждый отдельный вопрос, куда бы ни увлекала односторонность религиознаго настроения, можно смело сказать, что нельзя приписывать католичеству отрицания культуры. Не отрицает оно жизни и человеческой деятельности, а обосновывает и стремится освятить их. Со всех концов, со всех сторон католическаго учения открывается нам дея тельная обращенность католичества к человечеству и земле.