Народное - ПРИКЛЮЧЕНИЯ ЧЕТЫРЕХ ДЕРВИШЕЙ Страница 21

Это были мои кровные враги, но я обрадовался им и радость придала мне силы и проворство. Я подбежал к ним и поздоровался. Они, увидев меня, очень удивились и испустили крик. Средний брат дал мне пощечину и обругал нехорошими словами. То же сделал и старший брат. Они вдвоем начали бить меня. Сколько я ни умолял, ни упрашивал их — все было бесполезно. Они били меня и приговаривали:

— Мучитель наш, что тебе нужно от нас? Тут со всех сторон сбежались люди и стали спрашивать, в чем дело и в чем я виноват. Братья разодрали ворот своих рубах и стали кричать:

— Этот нечестивый бесстыдник был слугой нашего брата. Утопив брата в реке, он украл у него несметные богатства. Давно мы разыскиваем его по всем городам Индии и вот сегодня нашли его здесь. — Они опять стали избивать меня и приговаривать: «Ты, неблагодарный! Как ты осмелился убить нашего такого еще молодого брата? Он же, кроме добра, ничего тебе не сделал...»

На шум подошли слуги хакима — правителя. Выслушав братьев, они схватили и повели меня к своему господину. У него братья вновь стали кричать и требовать мести за кровь, а затем, дав сто туманов взятки хакиму, попросили его как следует наказать меня. Хаким повернулся ко мне и спросил, как обстояло дело. После стольких лишений, которые выпали на мою долю, и истязаний у меня не было сил говорить. Я стоял с опущенной головой и молчал. Мое молчание увеличило подозрение хакима и он велел отвести меня на площадь и повесить, чтобы это послужило уроком для других.

Таким образом братья мои за то, что я, отдав сто туманов, развязал путы на их ногах, вручили сто туманов хакиму и накинули веревку на мою шею... Когда я оказался у виселицы, я осмотрелся вокруг, но никого из знакомых не увидел, разве лишь вот эту несчастную собаку, которая ползала у ног слуг хакима и жалобно скулила. Сколько бы ее ни отгоняли, пинали и били, она не уходила и не переставала скулить...

...Я, потеряв всякую надежду, закрыл глаза и потерял сознание. И тут случилось непредвиденное: падишах вдруг стал страдать животом. Лекари ничего не могли поделать. Наконец один из везирей сказал:

— Проявите великодушие и милосердие, освободите заключенных из темниц с тем, чтобы они помолились за вас. Это принесет вам исцеление.

По повелению падишаха военачальник вскакивает на лошадь и мчится к зиндану. По дороге, увидел толпу у виселицы, останавливает лошадь, саблей перерубает веревку на виселице и спешит дальше. Братья, увидев такое, опасаясь, что я останусь жив и буду причиной их позора, отправляются к хакиму и требуют права на месть. Хаким, получивший взятку, говорит, что сейчас казнить его открыто невозможно. Но, ради вас, мы его бросим в зиндан Сулаймона. Он там и помрет от голода и жажды...

Зиндан этот представляет яму, вырытую на вершине горы, — длиннее дня для влюбленных и темнее ночи разлуки! Каждого, кто вызывал гнев падишаха того вилоята, бросали в ту яму.

Итак, по велению хакима несколько человек хватают меня, тайком от людей уводят и бросают в ту яму. Наконец-то братья успокоились и ушли. А это преданное животное последовало за мной и улеглось на краю ямы.

Я, не ведая, что нахожусь в зиндане, среди ночи пришел в себя. Я оказался в темном зловонном месте и решил, что нахожусь в могиле, но, пошевелившись, почувствовал, что пространство шире могилы. Это меня удивило. Я заплакал, застонал и вдруг услышал голоса двух людей. Я испугался, задрожал всем телом. Тут я обратил внимание на то, что сверху свесилась длинная веревка, затем услышал, как кто-то начал жевать. Это удивило меня еще больше, и я стал ощупывать вокруг себя. Кроме мелких сгнивших костей ничего не было. Я в ужасе громко спросил:

— Эй, божьи создания! Где я и что вы за люди, и что это за место?

Мои вопросы вызвали смех у тех двоих.

— Это — зиндан Сулаймона и мы узники в ней, — ответили они все же.

Я сказал:

— Если так, значит я живой. Они сказали:

— Понятно же, живой! Я попросил:

— А что, если из того, что вы кушаете, дадите и мне немного?

Они опять засмеялись. По я повторил просьбу, чем досадил им. Они обругали меня, выпили свое вино, съели пищу и улеглись спать. Я же, бессильный и голодный, остался сидеть в слезах. Разве легко испытать муки и лишения в течение семи дней и ночей в безбрежном море, потерять всякую надежду остаться живым, бороться с бурными волнами, затем пробираться, голодному и жаждущему, по степи, перенести от своих братьев и жестокосердых людей побои и обиды, и даже взойти на помост виселицы, — ведь нелегко все это пережить! Я то терял сознание, то приходил в себя и плакал...

А теперь оставим рассказ обо мне, послушайте про собаку.

Собака не отходит от ямы. В полночь видит, как какой-то человек спускает на веревке скатерть с хлебом и кувшинчиком воды, а затем вытягивает веревку наверх. Это бессловесное животное сообразило что к чему, поняло, что в яме, видимо, сидит знакомый этого человека. Собака решает и мне доставить пищу.

В первый день она пробирается в город и останавливается у лавки лепешечника. Как только хозяин вынимает из печи первую партию лепешек и раскидывает на доске, собака хватает одну и убегает. Лепешечник кидает в нее камнем, бьет палкой, но собака лепешку не отдает. Вырвавшись из рук лепешечника, она, подравшись по дороге с сотней голодных собак, доставляет лепешку в целости и сохранности к яме, бросает ее вниз и, заглядывая в темноту, начинает лаять.

Я же отрешенно сидел на дне ямы. Как вдруг что-то упало сверху, и я услышал собачий лай. Я стал ощупывать рукой вокруг себя и нашел лепешку. Я взглянул наверх и увидел дневное небо величиной со звезду. Это привело меня в себя, и я начал есть лепешку. Когда я съел кусок, мне захотелось пить.

Собака — мой верный друг — пошла искать воду. Она спустилась с горы, добралась до селенья и вошла в крайний дом. Там жила старуха. Она с утра наполнила кувшины водой, поставила их в прохладное место, а сама села за прялку. Она увидела, как собака то подходит к кувшинам, то отбегает от них. Старуха, схватив палку, пытается отогнать ее. Но собака вновь подбегает к кувшинам. Она случайно задела кувшин, тот повалился на соседний, последний задел следующий, и все три кувшина опрокидываются на землю. Разозлившись, старуха сильно побила собаку. Но собака не убегает от нее, она трется о ее ноги и жалобно скулит... Старухе становится жаль ее, она берет черепок, наливает в него воду и ставит перед ней. Но собака даже не смотрит на черепок, продолжает скулить и просить о чем-то. Она хватает старуху за подол и тянет ее к горе. Старуха подумала, что, видимо, у нее щенята и собака просит воду для них. Поэтому, чтобы удостовериться в этом, она берет кувшин и за собакой идет на гору. Когда добираются до ямы, собака опять хватает за подол, тянет к краю ямы и скулит. Из этого старуха догадывается, что в яме, видимо, сидит человек, и собака хочет доставить ему воду. Она ставит кувшин на землю, идет вниз, чтобы принести веревку. Все это время собака не отстает от нее и продолжает скулить. Старуха принесла веревку, привязала к нем кувшин и спустила вниз. Собака же лаем известила меня об этом. Я встал с места, отвязал кувшин и напился. Затем вдоволь поел хлеба, немного успокоился, забился в угол и уснул. Ежедневно бессловесное животное таким образом доставляло мне хлеба и воду. Через несколько дней и лепешечник заметил, что собака неизменно хватает хлеб и убегает. Совершая богоугодное дело, он, как только появлялась собака, бросал ей лепешку. Собака же непременно приносила ее мне. Если не видела старухи на дороге или у ямы, собака бежала к ней домой, крутилась возле кувшинов—вот-вот разобьет их. Старуха старалась каждое утро приносить мне кувшин воды. Обеспечив меня, собака уходила искать себе черствого хлеба или кость, а остальное время проводила у ямы...

Шесть месяцев просидел я в той яме. Представьте себе, каким должен стать человек, просидевший шесть месяцев в яме! Кости и кожа — вот что осталось от меня!

...В одну из ночей я от слез и горя не мог уснуть. Вдруг с края ямы свесилась длинная веревка, и я услышал ласковый голос:

— Эй бедолага — чужестранец! Обвяжись покрепче концом веревки вокруг пояса и схватись на нее руками. Настало время избавления из ямы горестей.

Я подумал, что братья сжалились надо мной, раскаялись, что столько времени продержали меня в этой яме и пришли вызволить меня из нее. Короче, я вцепился в эту веревку и от радости взлетел по ней, как птица. Когда я выбрался наверх, я не узнал моего избавителя, так как было темно и зрение мое за это время ослабло. Он тоже не стал приглядываться ко мне, не спросил о моем положении и, отвязывая от моего пояса веревку, лишь сказал: Иди скорей, не время здесь стоять.

Я побежал следом за ним. Добежали мы до какого-то места, где стояли две лошади и было приготовлено оружие. Он усадил меня на лошадь, сам взобрался на другую, и мы, молча, поскакали. Ехали мы всю ночь. Когда рассвело, я увидел перед собой юношу, статного, красивого, вооруженного с ног до головы. Он тоже посмотрел на меня и вдруг, натянув поводья, остановил лошадь и прикусил руку в изумлении. Затем он выхватил меч, подскакал ко мне и хотел ударить меня. Я спрыгнул с лошади, упал в пыль и стал плакать, просить и умолять его: